и частенько лежала в больнице, а мы, её дворовые подружки, приходили к ней почти каждый день, чтобы развеять там её грустные мысли (она считала, что ей мало осталось жить). Но, несмотря на это, характер у неё был весёлый и общительный. Третий был Андрейка, видимо, названный в честь отца. Дети были очень самостоятельными, особенно – старшие. Анфиса Михайловна, по-моему, работала заведующей детским садом. Вскоре она вышла замуж за Истомина Виктора. Это был спокойный, работящий мужчина, который нормально относился ко всем её детям. Вскоре в их семье родилась маленькая Лариса, похожая на папу – с чёрными глазками и волосами, совсем не похожая на Бочкарёвых. Но муж и жена в новой семье были очень разными по характеру и интересам, поэтому через несколько лет разошлись. Бочкарёвы переехали в центр города: стали жить недалеко от горсада. Там у них появился новый «папа», которого старшие дети, шутя, называли «дяденька с ковриком». А всё потому, что, придя к ним жить, он принёс с собой ковёр. Затем он уходил не один раз, и каждый раз уносил с собой ковёр, а потом приносил его вновь.
«А у нас во дворе…»
Квартиры мы не оставляли открытыми, как бывало в те времена в деревнях (там обычно дверь запирали на палочку, обозначив, что хозяев нет дома), но ключи все стабильно «прятали» под половичок у двери или на перекладину над дверью: бери и открывай! Во-первых, всё было на виду у соседей, ведь все друг друга хорошо знали и сразу видели незнакомых людей, настораживались (кто-нибудь да был во дворе), а во-вторых, многие считали, что у них и красть-то нечего. Боялись только цыган. Баба Пана, жившая в то время уже с нашей семьёй, частенько пугала ребятишек, если они не слушались: «Вот придут цыгане и заберут вас!» Они иногда ходили по домам с мешками и собирали у людей «подаяние»: хлеб, вещи. Могли и обворовать «по пути». Поэтому нам, детям, строго-настрого наказывалось не открывать им двери. Ни о маньяках, ни об убийцах или ворах мы в те времена не слышали. Люди жили открыто, делились друг с другом, чем могли, иногда ругались, но вскоре мирились и снова жили, как родственники, имея только всё самое необходимое для жизни, не зная никакой роскоши. А если было кому-то особенно трудно, то тут же приходили на помощь.
В быту особых условий не было. Даже в квартирах приходилось топить печки, принося уголь и дрова из «сарайки». Воду носили в вёдрах на коромысле из колонки, которая находилась через дорогу: на углу улиц Заводской и Ленина, у края «Чапаевского сада». Почему его так назвали – не знаю. Только помню, что по нему ходил и где-то там жил, рядом с садом, один мужчина – инвалид с култышками на руках, которые, как говорили люди, он отморозил зимой, и их ампутировали. Его все взрослые звали «Чапай». А сад этот посадили на субботнике. И он смотрелся позже почти как естественный лесок с полянками.
Зимой во дворе дома, напротив нашего подъезда, взрослые делали из снега горку и заливали её водой.
