когда любой цвет неба меняется на непроглядный мрак за окном.
Они садятся на перилах лоджии и не отводят от меня взгляд. Я их никогда не видел в живую.
Потому-что они всегда располагаются по ту сторону границы света, падающего от торшера на лоджию и густой тьмой, в которой может происходить всё, что угодно.
Я слышу, как они возятся там в темноте, толкаясь и переругиваясь вполголоса, иногда взбивая вязкий ночной воздух крыльями, чтобы умоститься поудобнее.
Я никогда не видел, чтобы они летали. Конечно, я бы и не смог ничего разглядеть в темноте, но почему-то уверен, что они не умеют летать.
У той птицы, которая всегда появляется первой, большие, печальные глаза, как у собаки.
Я это чувствую.
Еще я чувствую, что она добрая. Она всегда сидит чуть поодаль от других.
И остальные никогда не пересекают невидимую границу между ней и ими. Они ее недолюбливают и побаиваются.
Иногда она исчезает ненадолго, и тогда пространство за окном наполняется неприятным шорохом. Даже отчасти зловещим.
Как будто множество змей ползут неведомо-куда по палой, прошлогодней листве.
Все остальные птицы похожи друг на друга, как капли чернил в чернильнице, но среди них выделяется одна,
обычно приходящая последней.
У нее блестящие глаза-бусинки. Взгляд их быстрый и колючий.
Она единственная, кто никогда не смотрит на меня постоянно, только бросает острые взгляды искоса и тут же отворачивается в сторону.
Она единственная, кто никогда не сидит спокойно. Всегда определяю ее перемещения по тому, как она цокотит коготками по перилам, а иногда дробно постукивает клювом по переплету лоджии.
Она любит находится ближе всех к освещенной зоне. Так что, мне кажется иногда – я вижу, как мелькают ее маленькие, костистые лапки и кончик тупого клюва, на секунду выглядывающего из темноты.
Однажды я даже как будто разглядел в ее раскрытом клюве настоящие человеческие зубы! Это была жуткая ухмылка.
Я знаю, что не сумасшедший. Птицы существуют на самом деле. Для того, чтобы окончательно убедится в их существовании, нужно просто выключить торшер – убрать эту непроницаемую световую завесу. Но стыдно признаться – я очень, очень боюсь.
Этот страх иррационален. Он сидит где-то в подкорке, но парализует тело и волю состоянием близким к ужасу.
При одной только мысли протянуть руку и выключить свет, что-то темное там, за окном, ухмыляется и как будто говорит: «Хочешь поиграть со мной, Малыш-ш-ш?»
Оно произносит это голосом Буки, жившего в шифоньере в комнате моего детства.
И хотя в ту пору мне было от силы лет 9—10, я всё очень отчетливо помню до сих пор:
– Мама… мамочка… не выключай свет, пожалуйста… Он там… (безудержный
