щекочут мою щеку, раз, другой:
– Не бойся, сын, я с тобой; – и гладит меня по здоровой щеке; и сил кричать конечно нет, и пауков больше нет, а есть только Таня, она улыбается и гладит меня по щеке, и спрашивает, все ли в порядке, и в голосе ее я слышу тревогу, а рядом на табурете сидит граф Тощих, и его рука ободрительно похлопывает меня по плечу, а я только судорожно сглатываю и моргаю.
– Замерзнешь, Пушкин, – граф ухмыляется в бороду. – Да и невежливо это, в гостях дремать.
Лампочка покачивается на гнутом проводе, покрывая неровным светом шершавые стены. А я смотрю на дверь и вижу, как медленно и беззвучно гвозди вылезают из своих гнезд…
– Александр Сергеевич! Когда вы спали в последний раз?
Таня участливо заглядывает мне в глаза.
– Что произошло? – спрашиваю.
– Вам, кажется, плохо, Александр Сергеевич. У вас глаза бегают и руки дрожат.
– Брось, Татьяна! Что ты кудахчешь? – говорит граф Тощих. – И гении иногда сновидят.
Я не уверен, спал ли я когда-нибудь. Точно не так. Все было как наяву.
– Так вот, на чем мы остановились? – торопливо продолжает граф. – Видите ли, Пушкин. Моему плану по спасению Руси-матушки очень не хватает гения. Чтоб мог сотворить Истину, и пробудить Дух Русский, и усмирить его для дела праведного. Впрочем, – добавил он, подумав, – Господин Б скажет, что «Истина» тут неуместна, уже Слово было, и Голос был, поэтому давайте назовем ваш шедевр хоть «Пиздою на палочке».
Таня нахмурилась, но промолчала.
– Федор… Могу я вас так называть? – я обдумываю то, что стоит сказать. Мне нужно это знакомство, это большая удача. Но я должен быть осторожен.
Он удовлетворенно кивнул.
– Даже если бы я понимал, к чему все это, даже если бы сочувствовал вашей затее и сумел теперь скрыться от глаз Государевых, даже если бы мог я сбежать из тысячелетнего плена у заботливых жен Кощея, я все еще не родил бы и строчки того шедевра. Потому что за семь прошедших лет, что я тут болтаюсь, мне понравился только один стих, только что. Он написан на стене у вас за спиной:
«Все затеи терпят крах,
Повернулся – сам дурак».
Но граф не повернулся, а внимательно наблюдал за моей тирадой.
– Вы можете написать прозу, – невозмутимо возразил Тощих. – А можете картину нарисовать. Мне нужны не вы, Пушкин, а гений. Ему, как и мне, нет дела до ваших капризов. И ваш гений обязательно сотворит шедевр, хотите вы этого или нет.
– Вы говорите один в один, как Кощей, – устало отмахнулся я. – Ему тоже оду подавай. Гениальную. И если между вами никакой разницы, то зачем мне вам помогать? – Эта позиция показалась мне настолько исчерпывающей, что я позволил усталости завладеть собой, прикрыл глаза, но тут же вздрогнул, вспомнив о пауках.
– Что-то странное со мной.
– Здесь,
