всего одна, в ней учатся вместе и мальчишки, и девчонки. В тот же день, когда я пришел в школу, там шел урок грузинского языка. И я, конечно, ничего не понял. А когда занятия в школе закончились, потому что наступили летние каникулы, мне по грузинскому языку поставили прочерк. Это был второй нерусский язык, которому меня пытались научить. Но так и не научили, потому что осенью мы переехали в Адлер. А в Адлер переехали потому, что нас в Абхазии не прописали, а папа, хотя и нашел здесь работу для себя: он строил в горах дома для горных абхазов, но ему приходилось прятаться от милиционеров, которые его искали, чтобы оштрафовать и выслать в Россию. И нас тоже, хотя мы и не прятались. Потому что мы русские. Папе и маме все это надоело, и папа сказал:
– А ну их всех к черту!
Мы снова сели на машину и приехали в Адлер. И это тоже очень странно: ведь папа много раз проезжал мимо Адлера, и мог бы догадаться, что здесь лучше, потому что в Адлере живут русские, а в Абхазии абхазы и грузины, которые не хотят, чтобы мы среди них жили. Правда, дядя Вано и дядя Тенгиз ничего не имели против. И тетя Лела. И ее дети. И многие другие. А имели против те дяди, которые сидели в самом главном доме во всем Пиленково, который назывался райсовет. Туда мы однажды ходили с мамой за какой-то справкой. Странные какие-то дяди. «Нэ паложана», – говорили они. Хохлы, например, ничего не имели против того, чтобы мы жили в Константиновке. Потому что хохлы – те же русские, только говорят по-русски не совсем правильно.
Ну да ладно. Теперь мы будем жить в Адлере. Здесь нас прописали, выделили участок в шесть соток по улице Ульяновской, на этом участке росли пять старых черносливовых деревьев, одна шелковица и одна алыча, мимо протекал холодный ручей по руслу из бетонных плит, на берегу ручья рос фундук.
Устроились мы неподалеку – у тети Стеши и дяди Егора. Тетя Стеша была белая-пребелая: и лицо белое, и глаза белые, и волосы – просто удивительно. А муж ее был серый. Оказывается, они приехали с Колымы, где добывали золото. Они добыли столько золота, что им надоело его добывать – вот они и приехали, заработав много-много золотых купонов. На эти купоны они построили дом, но детей у них не было, и тетя Стеша очень кручинилась по этому случаю, пела заунывные песни, а когда выпьет, то пускалась в пляс под частушки с матерными словами. Мне стыдно даже в уме повторять ее частушки, такие они нехорошие.
Но зато, когда никого не бывает дома, тетя Стеша делается такой доброй и ласковой, что даже не верится, что она бывает другой. Она подзовет меня к себе, начинает говорить всякие ласковые слова, даст мне шоколадных конфет или халвы, прижмет меня к себе и начинает гладить по голове и спине. Она гладит меня и плачет, а о чем плачет, не понять. В конце концов у меня голова начинает болеть от ее глажения, я вырываюсь и убегаю к морю.
Папа вскоре уехал в горы строить дома и зарабатывать на наш собственный дом. К августу привезли на наш участок много бревен, папа показал мне, как надо их ошкуривать, как затачивать плотницкий топор, чтобы он был острым, как бритва, а сам опять уехал в горы. Теперь я почти целый день тюкал топором, сдирая с бревен кору. Сперва получалось не очень,
