например, могут попасться в руки наших противников, имели бы за собой бесчестное прошлое, которое могло бы загрязнить знамя, которому они будут служить.
– Надеюсь, маркиза не рассчитывает, чтобы для темных дел, за которые наградой бывает не честь, а мука, в которых приходится жертвовать жизнью за несколько золотых, я мог предложить ей воплощенную добродетель.
Это было сказано резко, почти грубо.
– В сущности, безразлично, что это за люди, но, по крайней мере, их начальник?
Лавердьер сделал странное движение.
– Я бы просил вас, маркиза, не относиться к их начальнику, как к орудию, которое можно купить за деньги, но как к товарищу в общем деле. И тогда этот начальник будет готов открыть вам всю душу, предоставив вам право судить, насколько он достоин.
Маркиза, пораженная торжественностью его тона, молчала.
– А теперь, маркиза, – продолжал он, – я жду ваших приказаний.
– Я желаю знать сперва ваши условия.
– Пятьдесят луидоров на человека за двухнедельную службу.
– Я дам по сотне.
– Они не откажутся.
– А вам сколько?
– Ничего, если вы согласны.
Уже во второй раз он предлагал маркизе нечто вроде договора с ним, который ставил его на одну ногу с ней.
– Это будет слишком дорого. Сколько деньгами?
– Вдвое против того, что получат мои люди.
– Решено, шестьсот луидоров вашим людям, тысяча двести вам.
– Извините, маркиза, вы не совсем меня поняли: для себя я прошу двойную плату одного человека, то есть двести.
– Избавьте, пожалуйста, от лишних объяснений. Я уже сказала.
– Преклоняюсь, это по-королевски, но…
– Но?
– Не подумайте, что я чего-нибудь страшусь, но я не могу удержаться, чтобы не спросить, за какой труд такое щедрое вознаграждение.
– Вознаграждение измеряется услугой… Исполните свое дело и можете с меня потом требовать, что хотите…
– Я не сомневаюсь в нашем успехе, и тогда я буду иметь честь напомнить о вашем обещании… быть может, тогда я осмелюсь у вас попросить…
– Чего?
– Больше, чем денег.
– Прекрасно… об этом поговорим в свое время. Еще вопрос: вы не связаны никакими интересами, привязанностью, благодарностью?
– С кем, маркиза? – спросил Лавердьер с любопытством, перебирая мысленно, к кому бы могли у него заподозрить какое-нибудь чувство.
– С узурпатором, с Наполеоном?
– С ним-то! – воскликнул Лавердьер. – О, будьте покойны.
И он откровенно добавил:
– Император и жандармы – мои две антипатии.
Он, очевидно, чувствовал потребность быть откровенным.
Регина не поощряла его в этом, хотя это странное существо, это соединение как будто достоинства и вместе цинизма внушало ей сочувствие.
– Так что, если бы потребовалось, вы не прочь были
