в политическом курсе Политбюро? – В порыве гнева он перевернул стол, набросился на полковника и кулаком ударил его по морде. – Вон из моей резиденции!
Упитанный полковник мог бы дать отпор обидчику, но каким бы пьяным ни был, все-таки инстинкт самосохранения не позволил ему сделать этого. Он только дергался, как ошпаренный, стиснув зубы и крепко сжав кулаки.
– Вон, сказал я тебе! – вновь заорал разгневанный гость. – И больше не попадайся на мои глаза, сволочь!
Тогда, не теряя своего достоинства, полковник демонстративно открыл дверь, окинул его высокомерным взглядом и решительно, но нетвердо шагнул за порог.
Оставшись наедине, генерал ходил взад и вперед, не в силах совладать с собой. Вдруг остановился, уставился на пол. Ему стало жалко котлеток, румяных пирожков, разбитой банки с маринованными огурцами и черной икры, которая, разлетевшись, изобразила на стене замысловатое произведение абстрактной живописи. Обычно в такие минуты генерал становился инициативным и энергичным. Вот и теперь ему хотелось действовать, в нем бурлила кровь. Надо было каким-либо образом выпустить пар.
– Как посмел рассуждать о политическом курсе Политбюро! Удавлю барбоса! – прокричал он в приступе гнева, который никак не проходил, и отправился в казарму.
х х х
Время было позднее. Генерал не вошел в казарму, он ворвался как вихрь. С ходу, не отряхнувшись от снега, поднял роту по тревоге, построил по стойке «смирно» и до глубокой ночи играл в Суворова. Перемещаясь вдоль строя медвежьей походкой, он властно орал, передавая в мозги роты бесценную информацию:
– Я научу вас, мать вашу коромыслом, родину любить! Я вколочу в ваши безмозглые мозги доблесть и честь во имя отчизны!
Эрудит слушал угрозы генерала и не верил своим ушам. Ему очень хотелось спать, голова наливалась свинцом, а глаза решительно закрывались. Через минуту в казарму с бутылкой водки, в которой был утоплен корень, влетел, еще не совсем проснувшись, ротный, лейтенант Утехин. Как положено по Уставу, он поприветствовал генерала, потом представился; бледные пятна застилали щеки объятого страхом офицера. Генерал заметил его, но только махнул рукой и продолжил воспитывать роту. Кричал он все громче и энергичнее. Время от времени незаурядные способности оратора начинали давать сбой. Тогда он широким жестом подзывал к себе ротного, стоявшего наготове, браво опрокидывал поданный стакан, засовывал в рот ломтик сервелата и, неспешно пожевывая, продолжал в том же духе. А когда ему стало трудно стоять на ногах, сменил гнев на милость и даже прослезился. По-отечески обнимая каждого десантника, бормотал, что он любит солдат не меньше Суворова, что он такой же талантливый, но только скрывает это.
– Скажу вам по с-секрету,– приложив палец к губам, с трудом выговаривал он слова заплетающимся языком, – Су– воров ни ч-черта не смыслил в стр-тегичской ав-виации. А я в ней с-собаку съел.
Тут же по строю пронеслось тревожное: «Генерал съел собаку!?» Вскоре,
