промолвил Калашников. – На круг, надо думать, четыре с пригоршнями будет. Натянем! Да, близко к пяти!.. Останние копны в зерне куда пожирней!
– Как ты сказал? Пожирней?.. Пожирней! Да, этот русский язык от причины прямо восходит к последствиям… Оригинально! Так близко к пяти? Ну что ж, молодец! А то было меня рассердил. Зайдешь к Розе Григорьевне – она в кладовой, – скажешь, чтобы стакан поднесла. Старайся и впредь!
Калашников неторопливо, достойно ушел. План его очень простой: урожай был хороший, а обмолот они с Розой Григорьевной решили считать всего меры в четыре. Но так как выразил барин неудовольствие, надобно было его припугнуть еще меньшим, чтобы и этот показался хорош. Излишкам же место найдется.
Этой маленькой сценой городской человек Сергей Львович остался доволен вполне.
– Видишь, Надин, стоило мне показать свою строгость – и урожай на глазах пошел вверх. А раз пошел вверх, можно и… этого… так сказать, поощрить! С этим народом надо уметь обращаться, я его знаю насквозь!
– И все-таки ты почему-то к нему снисходителен… несколько слишком! – недовольно заметила Пушкина.
Втайне она опасалась, не увлекается ли ее женолюбивый супруг хорошенькой Оленькой, дочкой Михайлы, сидящей за пяльцами в девичьей. От него всего можно ждать…
Однако ж супружеский мир тотчас же и возродился, как только опять заговорили о Льве. Это была их общая слабость. Льва баловали, а кое-когда и ревновали друг к другу. Льву было двадцать, он уже рьяно волочился за барышнями и вообще умел многое, но всё на него глядели, как на младенца. Снова по косточкам разобрали друзей, могущих помочь. Кажется, все складывалось добропорядочно. Но Льва было жалко, и родители дружно вздыхали.
– Конечно, служить ему рано, но надо же и привыкать! А к тому же, ты знаешь, наши финансы… Ведь если бы Александр был человек деловой…
– А главное – если бы помнил родителей, – со своей стороны добавила мать.
– Ах, он не любит меня! За что он не любит отца?
– Это непостижимо! – И ручки опять уже было вздыбились вверх, но скрипнула дверь, и они преспокойно легли на колени.
– Ольга Сергеевна вас просят, – сказала вошедшая старая няня. – Они было задремали, да проснулись опять.
Няня была в очках и чепце. Черная кофта с белым горошком подвязана фартуком. Мягкие туфли.
– А что, уж не жар ли у барышни? – спросила с тревогою Пушкина.
Если Левушка был общею с мужем любовью, то Ольга была их общей заботой: здоровьем слаба, и – слова из песни не выкинешь – все нет женихов настоящих! А ведь она в семье самая старшая… «И сколько расходов па платья, на туфли!» – не раз Сергей Львович считал и вздыхал, вздыхал и считал.
От няни дышало спокойствием, как если б от дерева падала тень и прохлада. Это невольно ощущали порою и старшие Пушкины.
– Ну, какой же там жар, – сказала она неторопливо. – Свежа, как огурчик. Только тоскует.
«Двадцать семь лет… а где женихи? – подумал отец. – Тут затоскуешь!»
