замечание брата вызывает у меня улыбку. Он сам себя разоблачил, наконец я поняла, что тревожило его все эти последние месяцы. Ему будет меня не хватать. Он будет скучать по мне, как хозяин скучает по ленивой собаке, которую утопил в припадке гнева. Он привык придираться ко мне, выискивать ошибки, мучить меня по мелочам десять раз на дню, и теперь, когда другой человек получает надо мной власть, ему досадно. Если он хотя бы любил меня – ревность можно понять. Но его чувство ко мне – не любовь. Больше похоже на застарелую ненависть, настолько ставшую привычкой, что мысль вырвать меня, как больной зуб, не приносит облегчения.
– Может, в Англии от нее будет толк, – цедит брат. – Здесь она совершенно бесполезна. Пусть приведет его к истинной вере. Пусть король объявит себя лютеранином. Если, конечно, она не испортит дело.
– Да что она может испортить? – возражает мать. – Всего-то и нужно – родить ему ребенка. Дело нехитрое. Здоровье у нее в порядке, месячные приходят регулярно, двадцать четыре – подходящий возраст.
Мать на минуту задумывается, потом беспристрастно продолжает:
– Он захочет ее. Она хорошо сложена, умеет себя держать, я за этим проследила. Он похотлив, не раз уже влюблялся с первого взгляда. Поначалу он, возможно, получит от нее немало удовольствия, хотя бы потому, что она будет для него в новинку, к тому же девственница.
Брат вскакивает на ноги. Щеки у него пылают не только от огня.
– Стыд и позор! – кричит он.
Все вокруг замолкают, поспешно отворачиваются, стараясь не встречаться с ним взглядом. Тихонько поднимаюсь со скамеечки и отхожу вглубь комнаты. Когда брат начинает гневаться, лучше исчезнуть.
– Сын, я не имела в виду ничего дурного. – Мать старается его успокоить. – Я просто хотела сказать – она и долг свой выполнит, и мужа ублажит.
– Мне невыносима сама мысль… – Голос брата прерывается. – Это невозможно, она не должна соблазнять его. Ничего нецеломудренного, никакого разврата. Внушите ей – она прежде всего моя сестра и ваша дочь, а потом уж жена. Пусть держит себя холодно, с достоинством. Она ему не шлюха какая-нибудь, нечего ей изображать из себя бесстыжую, жадную…
– Нет, конечно нет, она совсем не такая. Вильгельм, дорогой мой сын, ты же знаешь, она воспитана в строгости, в страхе Божьем, в уважении к старшим.
– Еще раз повторить не помешает.
Он опять орет. Ничем его не унять. Лучше тихонько уйти. Он будет вне себя, если заметит, что я видела его таким. Пошарила позади себя, нащупала уютное тепло гобелена на задней стене. Продвигаюсь потихоньку, темное платье почти незаметно в полумраке.
– Я ее видел, когда этот художник был здесь. Тешила свое тщеславие, выставляла себя напоказ. Туго… туго… зашнурована, вся грудь наружу, только бы вожделение вызвать. Матушка, она способна на грех. Она склонна к… Она склонна к… Она полна… – Он не в силах продолжать.
– Нет, нет, – увещевает мать. – Она для нас старалась.
– Похоти!
Одно-единственное слово падает в тишину комнаты,
