значит «может быть»? Вы разве письма не получали? Вам мама писала.
– Получал, получал, да только дел много, все из головы вылетело. Стало быть, племянник ты мой!
– А Вы, стало быть, Василий Николаевич?
– Только не Василий, а Василь – имя такое, – и, закончив рассматривать меня, он потрепал меня по голове. – Я только думал, ты постарше будешь.
– Так какой есть.
– Ну да, ну да, – и он о чем-то задумался, затем махнул рукой.
Дождь пошел на убыль, вновь выглянуло солнце. Не дожидаясь, пока тот прекратится совсем, дядя повел меня к дороге, где стоял автомобиль марки Л-1. Стоило только приблизиться к автомобилю, как к нам вышел водитель, забрал у меня чемодан и открыл дверь. Это, конечно, произвело на меня впечатление и даже более того – испугало, но, посмотрев на дядю, который кивнул мне, я сел в машину. Мы ехали по пустынным, вымокшим улицам Москвы; то ли оттого, что было утро, то ли оттого, что прошел дождь, мне ужасно хотелось спать, но интерес к городу, в котором мне предстояло жить, был сильнее, и я старался изо всех сил, чтобы глаза мои не сомкнулись. Как оказалось, ехать было недалеко, и вот наш «Ленинградец» въехал в арку одного из домов, а затем остановился. Василь Николаевич вышел из машины и я, последовав его примеру, тоже вышел, тем более что мне было очень неудобно от подобного рода встречи. Водитель протянул мне чемодан, но дядя взял его сам и, отпустив машину, направился к подъезду. На первом этаже за столом сидел молодой военный. У нас, в Одессе, на первом этаже сидела старушка, старенькая такая, все время вязала что-то. Моих друзей, когда те за мной хотели зайти, чтобы позвать гулять, гоняла, поэтому им приходилось звать меня под окнами. Тогда мы, конечно, детьми еще были, лет по восемь-десять, кажется, было. Мы называли ее Клубок – за любовь к вязанию. Здесь же было все иначе: солдат встал, вскочил со стула, вытянулся весь, но дядя махнул на него рукой и тот, проводив нас взглядом, сел на место. Я видел, я специально обернулся. Василь Николаевич был молчалив; еще у вокзала я увидел его вспыльчивый характер, и мне меньше всего хотелось попасть ему под руку. Подъезд был большой, просторный, с колоннами, лепниной на потолке, большими люстрами и коврами в коридоре, по которым мы шли в полнейшей тишине. Остановились мы возле двери «217», дядя пропустил меня вперед, а затем зашел сам.
– Ну, Клим, проходи, располагайся. Прямо по коридору – гостиная, туалет и ванная комната вот здесь, – и дядя указал рукой на две последующие двери. – Затем кухня.
Мы прошли в гостиную, здесь было светло, из мебели: диваны, кресла, небольшие столики. В углу стоял граммофон, в противоположном углу располагалось бюро. У дяди было много растений: фикусы, карликовые пальмы. Возле окна в большом горшке была монстера, которая обвила высокую полку, а затем забралась на карниз, на котором висели тяжелые темно-зеленые шторы. Стены были тоже темно-зеленого цвета с деревянным бордюром, под цвет остальной мебели.
– А вот здесь твоя комната, – сказал Василь Николаевич, открывая одну из дверей. Комната была небольшая, с кроватью, письменным
