может, пирожка кусочек? – засуетилась Вероника.
– Что у тебя со слухом? – буркнула бабка, которая вначале показалась мне одетой в грязный мешок.
Но, присмотревшись, я поняла: мать Вероники одета в нечто дизайнерское, скорей всего очень дорогое. В ушах у сердитой бабки блестят бриллиантовые серьги, на пальцах сверкают кольца. Тяжелым шагом она приблизилась к столу и опустилась на стул.
– Мамочка, пирожка? – повторила дочь, втягивая голову в плечи.
– Идиотка, – коротко ответила маменька, – даже коза с трех раз поймет: тошнит меня, понос, умираю я. Все из-за тебя, дура.
На глаза Ники навернулись слезы, но она мужественно попыталась их скрыть.
– Кто-то в дверь стучит, пойду посмотрю. Вы тут пока отдыхайте, пирог ешьте!
– Вот кретинка, – вздохнула старуха, когда дочь вышла, – сто раз ей говорила: плохо мне. И пироги купленные! Не сама их лентяйка печет. Отравлены они. Жизнь тяжелая, вдова я. В санатории живете?
– Да, – ответила я.
– Давно приехали?
– Вчера, – уточнила я, хотя мне совсем не хотелось общаться с хамоватой особой.
– Лучше сматывайтесь от Ритки поскорее, – отрубила старуха, – знаете сколько мне лет? Поглядите и отвечайте!
Неприятная собеседница не выглядела юной, но, если далеко не молодая женщина просит определить ее возраст, придется солгать.
– Полагаю, что пятьдесят, – сказала я.
– Меньше, – скривилась бабка, – сорок пять. И кто меня сделал страшнее песен из радио? А?
Я не понимала, как на это реагировать, и продолжала сидеть с глупой улыбкой. Ну, Вероника! Оставила меня наедине с сумасшедшей теткой, убежала. И что мне теперь делать?
– Как тебя зовут? – осведомилась собеседница.
– Евлампия, сокращенно Лампа, – привычно ответила я.
– Анфиса Ивановна Буркина, – в свою очередь представилась женщина. – Дочь моя дура. Я ей велела в медвуз идти. А она! У Ритки служит. С Лизкой дружит. Я Алексея сто раз предупреждала: «Хоть ты и чужой мужик, но уж лучше такой, чем те, кого она всегда находит». Имейте в виду, я Нику к себе в квартиру не пущу. Это мои апартаменты. Потом и кровью мне достались!
– Мама, Евлампия гостья Маргариты Федоровны, – попыталась остановить старуху дочь, входя в комнату.
– Хо-хо, – произнесла Анфиса. – И что? В ее присутствии на голове стоять надо? Из-за кого я тут, а? По какой причине в дерьме живу? А вы, Евлампия, валите из санатория. Там шабаш. Пирог Никин не трогайте, он грязными руками приготовлен. Отлично знаю: в общепите месят тесто, в туалет сбегают, руки не ополоснут и снова суют их в кастрюлю. От чего у меня постоянно понос? Надоели вы мне! Евгения! Принеси молока в мою спальню. Да живо! Что за прислугу отец нанял, все косорукие, кривоногие, тупые. Эй, как там тебя зовут? Катя, Маша, Галя…
Продолжая на все лады возмущаться, злобная баба ушла.
– Простите, – прошептала Ника, – моя мама… она…
– У нее старческая деменция? –
