ведь вижу, как радует тебя моя ирония. Или сарказм… А если серьезно, дочь, чего таить, мой диагноз тебе известен. Меня раздражают однообразные массажи рук и ног, чтобы их мышцы не атрофировались раньше времени. Страшно унижает, когда чужие люди мне чистят по утрам зубы, моют голову, кормят с ложечки, тщательно обтирают влажными салфетками и меняют подгузники… И состояние моё будет только ухудшаться. День ото дня. Ведь мы все об этом знаем… вот скоро начнут появляться пролежни…
– Папа, прошу тебя… – она умоляюще посмотрела на него.
– Мрачная вырисовывается перспектива… Но ничего не поделаешь? – вздохнул Кевин и внимательно посмотрел на дочь. – Ты всегда отличалась мужественным характером. Была крепка как дуб, несмотря на всё, что тебе не так давно пришлось пережить. Поддержи мать. Ей сложно с этим смириться. И пообещай мне, пожалуйста, что не будешь слишком сильно обо мне горевать, что бы ни случилось. Жизнь так прекрасна. Наслаждайся ею. Я люблю тебя…
– Ты нам нужен, папа! Нам всем! – её глаза умоляюще смотрели на отца.
– Ну-ну, не хнычь! Ты ведь уже большая девочка! И помни, я останусь с вами и после того, как покину этот мир. Буду смотреть на вас из-за облаков и отгонять грозовые тучи.
Эйрин молчала, повернув голову к окну, что выходило во внутренний дворик больницы. Через него в палату пробивались ещё неокрепшие лучи раннего весеннего солнца. Слава Богу, уже середина марта, прошла зима! И природа, уставшая то ли от редкого снега, то ли от частых дождей, начала преображаться. Всё вокруг становилось каким-то радостным, даже весёлым, засияло яркими красками. Небо стало голубым, а в воздухе запахло весной. Вот даже птицы, и те чувствуют приятные изменения. Суетятся и шумят, радуясь долгожданному теплу. Деревья сбросили свою серую одежду и сейчас греются на солнце. На них скоро появятся первые листочки, трава зазеленеет и наступит долгожданное обновление. Может со стремительно тающим последним снегом уйдут, наконец-то, тревоги и разочарования? Её дисциплинированное воображение сейчас боролось с печальной реальностью, и она, понимая, что уже ничто не может измениться, всё же, уже в сотый, в тысячный раз надеялась на милость богов и на чудо, которое непременно должно произойти, чтобы восстановить попранную справедливость. Только оно, чудо, может принести дорогому отцу неожиданное избавление от страшной болезни.
– Когда ты последний раз виделась с Рейчил? – голос отца отвлёк её от унылых дум.
– Я ездила в лечебницу в начале той недели. Но Рейчил не захотела меня видеть. Врачи говорят, что у нее очередное обострение.
– Опять? – взволнованно переспросил он.
– Да. Опять бредовые идеи, галлюцинации. Мне сказали, она где-то раздобыла алкоголь и открыто приставала к врачу, пытаясь на людях совершить развратные действия…
– Остановись, прошу тебя, Эйрин, – его лицо исказилось гримасой боли. – Не могу слышать всего этого о своей дочери… Прошу тебя, поправь мне подушку. Мне очень низко.
Она
