собою довольный, выдвинул нижний ящик стола, самый высокий, специально для картонных скоросшивателей. В нем он хранил то, что заслуживало сокрытия от бесцеремонных коллег. Стол воспринимался как личное имущество, и шарить в нем возбранялось традицией. В ящике у Пал Палыча всегда был заначен коньячок. Пара-тройка бутылок отменного качества. Образцы настоящих произведений искусства. Подношения от пациентов, чаще от их родственников. К слову, выпивке попроще, рангом ниже «ХО», места в столе не было. С ней доктор расставался легко, благодаря чему слыл в отделении человеком щедрым и довольно широких взглядов. Проще говоря, чудаком, у которого завсегда, несмотря на статус заведующего, есть чем разговеться. Или поправиться. Словом, поживиться. Даже если ты разнесчастный интерн. Правда, сам он никогда за компанию не употреблял. Уклонялся вежливо, но веско. Коллег Пал Палыча в такие моменты отличал особенный такт. Они не настаивали.
Пал Палыч в принципе крайне редко позволял себе выпить во время рабочего дня. Да и «выпить» – это сильно сказано. Капнет в кофе три слезки для запаха – вот и вся доза. Спиртное держал не столько для себя, сколько для посетителей и их близких. Если видел, что рюмка-другая редкого, выдающегося напитка хоть как-то поможет им справиться с горькой вестью. Успокоит, согреет, отвлечет ненадолго. Главврач пару раз по-товарищески пенял ему на странные методы и, несвойственно возвысив голос, укорял нарушением этики. Оба раза извинился за вспыльчивость, жизнь, мол, замордовала. И без особых церемоний принял из рук подчиненного «успокоительное». Пал Палыч подозревал, что второй срыв был искусственным. Наверное, зря: главврач отнюдь не был обделен щедротами граждан, чьи обстоятельства привели их в больничные стены. Правда, жена главврача работала в бухгалтерии и частенько наведывалась в кабинет к мужу. Без стука. Сплетни ходили, что алкоголь она изымает железной рукой и относит каким-то барыгам. Пусть так. Трое сыновей, и все трое врачи в государственных клиниках, а подвижничество испокон веку дорого обходится семьям.
В отличие от начальства коллеги, уступавшие Пал Палычу в статусе, журили его за расточительность; разумеется, за глаза. Они были убеждены, что и без того делают для больных больше, чем им, врачам, оплачено государством. И значительно больше, чем пациенты того заслуживают. А посему дополнительные траты в виде безоглядной раздачи часто незаменимого продукта полагали непростительным перебором.
Случалось также, что ехидничали насчет погони Пал Палыча за «дешевой», а главное, «совершенно бессмысленной» популярностью. Так несправедливо персонал отделения оценивал необычную обходительность своего босса с родственниками больных. Отчасти коллеги Пал Палыча были правы. По меньшей мере, насчет бессмысленности. За всю историю отделения, каковым заведовал Пал Палыч, никто из родни покинувших мир граждан и гражданок не обратился за помощью к тем же врачам. Разве что злая болезнь старательно обходила их стороной. Вроде как «эта семья норму сдала»… Но тогда получается – не такая она, болезнь, и злая. Что видится еще более странным: статистика в онкологии – сплошные потери в живой силе.
Пал Палыч тем не менее упрямо гнул свою линию. Спорных привычек он не менял и, ко всем прочим своим достоинствам-недостаткам, виделся докторам-коллегам
