же, монах Климент, говорил когда-то: «Мученики за веру были при турках; при бельгийской конституции едва ли будут преподобные».
Но браки с кошками разрешены. Если любовь-то, запрети-ка. Если права-то человека… Закон есть. И исполняется. А где же Благодать?
Вернулся домой. Попил наскоро чаю. С белым хлебом.
Взял плетёный синтетический мешок – нашёл его не сразу, везде порылся, толком не помню, что где и лежит, – с ним на плече в ограду вышел.
Стою. Гляжу.
Следы в ней, в ограде, – только мои да воробьиные, и те успели – начирикали. Нет ни отцовских и ни материнских – сжимает сердце от отсутствия такого, душа мятётся – от сиротства. Как мне привыкнуть, маловеру?… Хоть знак какой бы отпечатали – в ограде прямо, на виду тут, и снег лежит пока, не стаял…
Но, так подумалось, теперь им Там просторно. И никакая обувь ноги им не жмёт… Говорить – легко, переживать – больно.
Сошёл опять с горы, поднялся в другую, с которой дядя Петя с нартами спускался лесенкой недавно. Балахнину – теперь пустырь, а раньше улица была такая – миновал. На Ялань, обернувшись, поглядел: раскинулась щербато. Разорена. Как после боя. Кто только с кем тут воевал?… Зато вокруг Ялани и над ней – светло, красиво – мне вдруг загрустилось.
И не уныть-то как тут – родина – невольно.
Прошёл ходом ельник, накалываясь лицом о хвою, – приятно. Продрался через чапыгу, штаны на ней чуть не оставив, до болота – с ног до головы снегом меня обсыпало, за шиворот попало – радостно ёжусь. Просвечено насквозь болотце солнцем. Золотятся стволы карликовых сосёнок, лучатся кроны невысоких кедров, лиственнки низкорослые сиренево блазнятся.
Лиса метнулась – прямо как пламя под напором с газовой горелки – из-за высокой кочки выскочила. Была да нет. Из сказки в сказку словно перепрыгнула. Клюква и шишки-паданки – мыши и птицы ягодами и орехами лакомятся, – рыжая тут и промышляла.
Надрал из-под снега белый, зелёный и розовый мох, набил им мешок до отказа. Пошёл домой – спиной к солнцу – уже не греет.
Разложил дома мох на веранде – пусть просыхает.
Принёс из сарая зимние рамы, помыл их, протёр стёкла бумагой – вставлять завтра буду, нельзя затягивать, иначе тут окоченею. Штора, отделяющая от зала комнату с одинарными рамами, ходуном ходит – так продувает.
Быстро вечереет. День куцый. Сутки сейчас – ночь с небольшим отверстием, а день – одна лишь спица в ободе.
Пошёл в ограду. Наколол берёзовых дров, притащил их в дом.
Сварил картошку в мундире, достал из подполья банку с огурцами, засоленными ещё мамой. Поужинал. С чёрным хлебом. С такой охоткой – не ел будто месяц.
Побродил по дому – огромный: как его мама содержала? – переживаю. Зашёл на веранду, где спал отец, пока не умер. И как он тут терпел – всегда прохладно – переживаю и об этом, хотя теперь уж… Я, правда, тоже не мерзляк,
