только после 1836 года, в США контроль над институтом семьи изначально лежал исключительно в правовом поле, и это способствовало более быстрому темпу перемен. Мы имеем возможность наблюдать, как тема неповиновения и свободы, нашедшая свой итог в революционных событиях конца XVIII века, впоследствии проявилась своей оборотной стороной. Поскольку брак понимался как договор, основанный на взаимном согласии, при нарушении одной из сторон своих обязательств по договору логичным следствием являлось расторжение этого договора. В этой связи, провозглашению Декларации независимости немедленно последовало узаконивание права на развод большинством штатов – философия общественного договора и представительной власти эхом отразилась на формулировках местных и федеральных законов, и на супружеских отношениях.11 Чтобы не поощрять половую распущенность, законодатели штатов предоставили институту семьи определенные послабления, выбрав при этом лишь несколько явных поводов для разрыва брачного союза. Прелюбодеяние, неспособность исполнять супружеские обязанности, а также оставление семьи на длительное время были теми проступками, которые могли послужить причиной удовлетворения судебных исков.
В результате, к середине XIX века европейские визитеры могли наблюдать пышное разнообразие бракоразводного законодательства – следствие уникальной американской правовой системы, гораздо более либеральной, чем их собственные. Перемещение людей из одного штата в другой было постоянным. Но законодательство между штатами унифицировано не было, и его вариативность привела к явлению временного переезда граждан из одного штата в другой с целью быстрого получения развода, которое затем назовут «мигрирующий развод». Газетчики штата Индиана, в котором формулировки бракоразводного законодательства были особенно обтекаемы, окрестили этот феномен «фабрикой разводов» – настолько сильным был приток граждан, желающих развестись.12
Хорошие манеры
Для лидеров американской Революции институт брака имел несколько смысловых значений: как основная метафора согласного союза и добровольной верности, как необходимая школа управления страстями, и как основа национальной нравственности и добродетели. Размышления на тему различия свойств мужской и женской природы, особенно популярные в конце XVIII начале XIX веков, полагались на утверждение о том, что женской половине общества естественно присущи эмоциональная гибкость, сердечная аффектация, природная восприимчивость к хорошим манерам, забота о семейном очаге; тогда как для граждан мужского пола естественны преимущества в уме и рассуждении, силе, политической активности, а также прерогативы материального обеспечения своей семьи.
Хорошие манеры считались приобретаемыми качествами, с трудом воспитываемыми в зрелом возрасте, и включали в себя как положительные черты характера человека
Cott,
Там же, 51.
