во мне, я сделался нетерпим и груб. Приятели отшатывались один за другим, и начальники больше не знали, как со мной ладить. Я устремился по спирали вниз – и спираль сужалась, и не за что было уцепиться. Разрушительный импульс, не сдерживаемый ничем, зрел внутри и рвался наружу – мне в нем виделась глубина, мощь мутной волны.
Хотелось ссориться со всем миром, крушить все на своем пути. Я много пил и ввязывался в пьяные стычки, мог легко оскорбить любого без всякой на то причины. Обо мне поползли плохие слухи, и многое было правдой. Меня перестали приглашать в проекты, на собеседования, вообще куда бы то ни было. Дошло до того, что я с трудом зарабатывал себе на жизнь, пробавляясь частными уроками – для сыновей арабских шейхов и отпрысков нуворишей из России. Именно русские подтолкнули меня к самому краю – и оставили там, на краю, балансирующего едва-едва.
Это были двойняшки, совсем еще девчонки, откуда-то из Восточной Сибири. Они не хотели учиться, но обожали джин-тоник и развязную любовь втроем. Мы проводили страстные часы в моей парижской квартире – и меня сводили с ума их одинаковые розовые попки и точеные ножки. Я забывал с ними обо всем – это было милосердно, даже вихрь разрушения будто терял власть и силу. Мне хотелось лишь, чтобы это время длилось и длилось, не кончаясь – потому что за ним, я чувствовал, ждет что-то страшное, с чем уже не смириться.
Я жил тогда в аттике на рю Бушери, и химеры Нотр-Дама поглядывали на нас сквозь неплотные занавески. Дни неслись в каком-то угаре, мы виделись каждый день и становились все ненасытней. Двойняшки сделались для меня одним целым, неотделимые друг от друга. Они клялись мне в любви, и я отвечал им тем же. Отвечал и тоже хотел стать – неотделимым, неразлучимым…
А потом я почему-то оказался с ними в Марселе. Там они бросили меня, связавшись с греческими моряками, и уплыли куда-то, не сказав никому ни слова. Мне звонил их родитель и грозил страшной карой, хоть я был вовсе ни при чем. Химеры высовывали свои рожи уже из-за каждого угла, и отчаяние душило ватным комом. Казалось, вселенная рушится – вихрь и импульс взяли вверх. Затем, в порту, меня ограбили какие-то проходимцы, пырнув к тому же ножом – по счастью, вполне безобидно. Мироздание будто не принимало меня и больше не хотело со мной знаться. Я вновь увидел, что хаос везде; и я понял: хаос – это смерть. Может, понял не до конца, но всерьез задумался об этом.
Мелькнула мысль о том, чтобы расстаться с жизнью, и я обмусоливал ее несколько часов, лежа на продавленном диване в номере, за который мне нечем было платить. Однако я ошибался, мироздание имело на меня еще много видов. Поздней ночью раздался звонок и я услышал голос Люко Манчини. Мой путь к роботу по имени Семмант сократился на тысячу миль.
Глава 5
Люко имел хрипловатый, бархатный баритон. Он был мошенник и аферист, я понял это сразу, но, как выяснилось позже, аферы его не выходили за рамки закона. В тот год он нащупал прибыльное дельце и отдался ему со всем пылом. Он облапошивал тех, кто жаждал быстрых денег, а полем
