были совершенно сухие, но зато со лба ручьями струилась вода, как по каналам, по глубоким морщинам. Он продолжал говорить, обращаясь уже скорее к себе, тихим и тусклым голосом.
– Девяностые годы… Кажется, женщины были куда красивей. В этих своих разноцветных леггинсах… Очереди в Макдоналдс. Помню, стоял как-то почти четыре часа… Хот-доги… Джинсовые комбинезоны из Китая. У меня было два… Угрожали убить. Били в подъезде, и сильно били. Не придавал значения – потому что… Смысл!
Спицин тихонько зевнул, и Порошин обернулся к нему с темнеющими глазами.
– …Покупал детям по самой дешевой игрушке возле метро – а они радовались. Теперь могу скупить «Детский мир»…
– «Детский мир» сейчас на реконструкции, – вставил Бортков.
– …А им не надо.
Порошин что-то сделал с лицом, словно собирался стошнить, но удержал рвоту в себе каким-то сложным движением рта и подбородка, и Гортов хотел было уже встать и уйти, забыв о приличиях, так невыносимо было это все, но тут из мрака к ним вышел знакомый лобастый человек, Чеклинин. Улыбка ползла по его лицу судорогой, и шрамы сияли на лбу как маленькие улыбки. Чеклинин сел, и Порошин сел возле него, обняв рукой с рюмкой за железные плечи. Несколько капель попало ему на рубашку, и Чеклинин приметил это едва заметным движением глаз, но тотчас показал, что это его совсем не обидело.
– Как дела, брат? – прочувствованно сказал Порошин и, не дожидаясь ответа, снова вскочил, обращаясь к «Руси» и как будто ко всей публике.
– А сюда меня, кстати, привел вот этот самый человек, Чеклинин. Мы же с ним земляки – с Уралмаша. А познакомились только в Москве. Вот как в жизни бывает! – У Порошина так выкатились глаза, что, казалось, они вот-вот упадут на землю, и все бледно-салатовое лицо потекло вниз, как фисташковое мороженое на солнце. А лицо Чеклинина бронзовело, оно было словно цельный кусок камня, от которого не то что отколоть нос, но вырвать, к примеру, ресничку, казалось, можно только специальным строительным оборудованием. Невероятно, что два таких разных лица могли появиться на одной почве.
– Видите у него этот шрам? – Порошин ткнул пальцем в один из тысячи шрамов Чеклинина. – Как-то пошли с ним к блядям, это еще до «Руси» было, и тут – нихуя себе! – он приставляет мне нож к горлу. Говорит: «Слезай». А я без штанов, ну понятно, в кровати… Ну, думаю, сейчас зарежет, если не встану. А вынимать не хочется… Короче, незаметно берусь за табурет – и хуяк! – ему по лбу… Тут он в себя пришел, конечно.
Они посмеялись и чокнулись. Гортов заметил, как во дворе под фонарем ждали двое в черных рубашках. Они стояли к бару спиной и, скорее всего, дожидались Чеклинина. Они не мерзли, и даже рубашки еще расстегнули, а на козлах в это же время прыгал замерзший ямщик в куртке.
– Что ж вы, ребята! – заговорил Чеклинин. – Читаю я ваши статьи, но что-то нет в них жизни. Все сухо и как будто по схеме накатано. А надо, чтоб каждое слово вбивалось, как осиновый кол, в грудь либеральной
