заранее уверен в виновности Анны Ивановны и ее судьба глубоко ему безразлична», – думала я.
Запинаясь от волнения, Анна Ивановна повторила все, что рассказывала прежде.
– Какие меры были приняты вами для спасения больной? – спросил председатель. Говорил он тихим голосом, и лицо его было сурово и хмуро.
Анна Ивановна, как бы недоумевая, рассказала об искусственном дыхании, о впрыскивании сердечных средств, обо всем том, что она должна была сделать, и не только должна была, но и сделала. А теперь вдруг об этих само собой разумеющихся вещах ее спрашивают, и это ее удивляет.
– Почему вы не приняли во внимание заключение терапевта об опасности применения терапии сном? – строго и придирчиво спросил председатель.
– Я – врач и, полагаясь на свой опыт, имела право и должна была в данном случае решить, продолжать ли лечение.
– Значит, вы не считаете себя повинной в происшедшем?
– Не думаю, что я виновата.
– Значит, слова ваши надо понимать как отрицание вины?
– Да.
– Чем вы можете это обосновать?
Анна Ивановна слегка побледнела и в замешательстве замолчала.
– Может быть, вы полагаете, что в организме больной была какая-нибудь особенность? – задал вопрос председатель.
Теперь мне стало ясно, что он совсем не суровый, не равнодушный, каким показался с первого взгляда. Не принимая ничью сторону, он старался быть справедливым.
Анна Ивановна, лицо которой внезапно покрылось розовыми пятнами, обстоятельно рассказала о том, что дозу снотворной смеси она применила обычную. Ухудшения состояния от этого не могло быть. Вероятнее всего, объясняла Анна Ивановна, шок произошел вследствие повышенной чувствительности организма на введение лекарственного препарата. Однако это нельзя было предусмотреть, что также полагают и эксперты и среди здоровых встречаются люди с чрезмерно повышенной реакцией на те или иные лекарственные вещества.
– Вот все, что я могу сказать.
Когда Анна Ивановна закончила, председатель едва заметно кивнул головой.
Начались выступления. Первым попросил слово член комиссии профессор Ф. Он говорил складно, научно и как будто возражал против новых методов лечения. «Но почему он не говорит по-русски? – думала я. – Почему он употребляет так много специальных терминов: „сенсибилизация“, „аллергия“, „акинезия“, „аутизм“?» В зале присутствовали не только врачи, но и медицинские сестры, санитарки, которые, наверное, ничего не поняли из речи, пересыпанной латинскими и для многих непонятными терминами. Профессор закончил свое выступление призывом к крайней осторожности в применении таких методов лечения, которые не дают абсолютной уверенности в их полезности.
Произнес речь и доктор медицинских наук Г. Он представлял, по-видимому, ту часть комиссии, которая не соглашалась с отсталой позицией профессора и его сторонников. Выступал он горячо и моментами захватывал
