Гуттен!.. – вдруг завопили Луиджи и Пьетро. Эти чертенята, по своему обычаю, только попав на шебеку, сразу стали осваивать верхушки мачт. Обезьяны, а не пажи…
На скрытом дымкой берегу стал просматриваться маяк на мысу и мой замок. Я громко ругнулся – времени нет, а домой хочется просто непереносимо, принял от Веренвена песочные часы и отдал команду:
– Верхняя левая батарея, товсь!
Орудийная прислуга живо разбежалась по орудиям, с громким хлопаньем вылетели пробки из дул, лязгнули крышки зарядных ящиков…
Горка светлых песчинок в нижнем отделении часов стала неумолимо расти…
Канониры ловко вставили зарядные камеры в фальконеты, и тут же забухали деревянные киянки, заклинивая их в казенной части.
Обер-цейхвахтер Симеоне пробежался по батарее, громко стукнул дубинкой по голове ученика канонира, замешкавшегося с запальником, и истошно проорал:
– Верхняя батарея левого борта готова!!!
Я глянул на скатившиеся вниз последние песчинки и скомандовал:
– Залпом, огонь!..
Снопы огня в облаках белого дыма протянулись над водой, резкий грохот заглушил вопли буревестников. Я довольно кивнул и бросил вытянувшемуся рядом обер-боцману Андерсену:
– К раздаче винной порции и приему пищи – приступать. Мне сервируйте в каюте. И пригласите юнкера ван Брескенса с его эскюэ ко мне на обед. Хватит ему абордажников дрючить… Что? Травят за борт оные эскюэ? Тогда без них…
В каюте плюхнулся в свое кресло и прикрыл глаза. Запах кожи, стали и пороха, разбавленный ароматом арманьяка, с оттенком вездесущего трюмного смрада, острые оттенки моря – все это раньше умиротворяло, создавало ощущение домашнего уюта, а сейчас…
Давит что-то, и давит на сердце… вот только что – никак не могу понять. По своим крошкам соскучился? Не иначе, так… Но ничего…
– Мой господин без настроения? – Земфира приняла у меня меч, метнулась к комоду и вернулась уже со стопкой, полной арманьяка, и куском хлеба с паюсной икрой.
– Есть немного… – Я опрокинул в себя рюмку. – Ты сама как? Не мутит?
– Мой господин… – Сирийка присела в глубоком книксене, а потом рассмеялась и крутнулась в танцевальном па. – Мой господин, ваша недостойная рабыня родилась на корабле…
Я просто кивнул ей и, взяв с ломтя хлеба кусочек икры, забросил его в рот. Не мутит так не мутит, одной заботой меньше.
– Жан… – Сирийка примостилась на подлокотнике кресла и склонилась к моему уху. – Жан, а зачем ты заставил меня взять свои лучшие платья и драгоценности? Неужели возьмешь с собой на прием к какому-нибудь герцогу? А-а-а, я догадалась: ты просто хочешь всегда видеть меня красивой?
– Ты и без этих побрякушек красивая… – после паузы сказал я. Признаваться, что везу ее к отцу, отчего-то не хотелось. Но надо… – Скажи,
