едой, со служанками вместе царевна
[100] В мяч захотела играть. Сняли все головные уборы;
И Навсикая пошла впереди белорукая с песней.
Ловлей в горах веселясь, стрелоносная так Артемида
Многовершинный Тайгет и крутой Ериманф обегает,
Радуясь вепрям лесным и пугливым, но быстрым оленям;
[105] Следом и нимфы полей, вечноюные дочери Зевса,
Всюду за нею спешат. Лета с радостью смотрит на это:
Дочь её выше их всех и прекрасней; легко между ними, –
Сколь ни прекрасны и те, – распознать в ней богиню Олимпа.
Так же своей красотой всех подруг затмевала царевна.
[110] Стали они, наконец, собираться домой: сытных мулов
Снова к ярму подвели; всю собрали сухую одежду.
Новая мысль тут пришла светлоокой богине Афине:
Как Одиссея поднять ото сна, чтоб царевну увидел,
И чтобы в город она проводила его, к феакийцам.
[115] Вот мяч упругий в броске послала Навсикая служанке,
Но промахнулась, и мяч улетел прямо в омут глубокий.
Громко все вскрикнули. Тут Одиссей боговидный проснулся.
Быстро поднявшись, он стал размышлять и рассудком, и сердцем:
«Горе! В какую страну, и к какому народу попал я?
[120] К диким, лихим племенам, что надменны и правды не знают?
К богобоязненным ли, что приветливо гостеприимны?
Кажется, девичий мне громкий голос послышался близко.
Нимфы ли это шалят здесь, владелицы гор крутоглавых,
Влажных, душистых лугов и истоков речных потаённых?
[125] Или же я, наконец, человеческий голос услышал?
Впрочем, пойду-ка я сам, посмотрю, и тогда уж узнаю».
Это сказав, из кустов Одиссей несравненный поднялся.
Вот мускулистой рукой наломал он себе свежих веток,
Густо покрытых листвой, и прикрыл части тела срамные.
[130] Вышел он. Так же в горах обитающий лев, гордый силой,
В ветер выходит, и дождь на охоту, сверкая глазами,
И на быков и овец он бросается в поле, или же
Ловит оленей в лесу, или голод его заставляет
Малых ягнят похищать или даже врываться в жилища.
[135] Так Одиссей из кустов вышел голым почти. Принуждён был
В виде таком подойти к девам он, заплетённым красиво.
Был он ужасен: покрыт весь морскою засохшею тиной.
В страхе все бросились прочь, вверх по берегу, спрятаться в скалах.
Но Алкиноева дочь не покинула места: ей в сердце
[140] Смелость Афина влила, уничтожив в нём робость и трепет.
Встала она перед ним. Одиссей же не знал, что приличней:
Пасть и колени обнять юной деве прекрасной с мольбою;
Иль, на почтительном встав расстоянье, молить, чтобы дева,
Сжалясь, одежду дала и сказала, какой рядом город?
