поблескивающими катарактой глазами.
Древней выглядела даже его одежда: рубаха в пятнах и дырах, но с нелепым накрахмаленным воротником и манжетами висела на его тощей фигуре, крестьянские штаны истертыми складками падали до земли.
– Дед, у вас больше волос, чем у нас двоих. Сдачи не надо.
– Это единственное, чего у меня больше, чем у остальных. – Старик улыбнулся, блеснув деснами. – Благослови вас Бог.
Такси затарахтело дальше. Взглянув на старого крестьянина в зеркало заднего вида, водитель покачал головой:
– Бедняга не сможет прокормить семью, даже если продаст все фрукты в своей деревне. Это не жизнь, это даже не выживание. Проклятый город.
Выехав из зеленого туннеля, «пейкан» свернул на Парковое шоссе – громадную бетонную развязку, где под эстакадой сновали во всех направлениях люди и автомобили. Водитель остановился на островке в середине, задев портфель спешащего офисного служащего. Тот даже головы не повернул и шагнул в гущу ревущего транспорта. Дариуш вышел из такси и очутился в эпицентре утреннего хаоса. Он понял, что затишья не будет и дорогу придется переходить по-ирански – бросившись в дебри несущихся навстречу автомобилей. Чтобы пройти десять метров до противоположной стороны улицы, ему потребовалось пять минут. Стоило ему продвинуться вперед на пару шагов, как мимо с ревом проносилась машина или мотоцикл. Наконец какая-то старуха в чадре велела ему следовать за ней. Грузная и на первый взгляд неповоротливая, она вперевалочку лавировала в потоке машин и заметила, что он, видно, не местный. Дариуш вздохнул.
Он зашагал на север, держа путь в кафе на углу Вали-Аср и улицы Фереште. Кафе уже несколько часов как работало: здесь подавали завтраки, калепаче – овечью голову целиком, с глазами, языком, щеками и всем прочим. Место больше напоминало лабораторию, чем кафе; повсюду – на стенах, полу, потолке – сверкала белая плитка. Официанты в безукоризненно белых лабораторных халатах раскладывали по тарелкам разделанное мясо, мягкое и скользкое; под ярким светом высоковольтных ламп отчетливо виднелся каждый кусочек жира и ниточка мяса на дешевых тарелках из белого фарфора. Дариуш вдохнул сладкий, теплый запах разлагающейся плоти, костей и сухожилий. Мать пару раз пыталась приготовить калепаче в Америке. Они ели мрачно, в тишине: калепаче – мужское блюдо, напоминавшее ему об отце. Он умел готовить его лучше всех. Отец, ярый монархист, был госслужащим в шахском правительстве. Когда военная полиция прочесывала улицы и забирала всех, кого могла найти, его увели на допрос. С тех пор его никто не видел.
В глубине зала, у стойки, Дариуш заметил пустой столик. Он двинулся к нему, лавируя между посетителями, сел, и проходящий официант со звоном поставил перед ним стаканчик чая. За его спиной пыхтели металлические чайники, выдувая клубы дыма; звенели тарелки, звучали голоса, мерно и тихо булькал кипящий бульон. Еще в такси он высматривал, нет ли за ним слежки, а теперь с
