всё это, улыбнись же. Я и забыла, какая у тебя улыбка!
Я улыбнулся, Элен ещё сильнее сжала губы и напрягла скулы, затем шепнула что-то матери и прошла наверх. Я невольно проводил её взглядом.
– Мы очень долго гуляли, – пояснила мать и погладила меня по руке, – Элен устала и поднялась к себе. Но ничего, вечером за ужином вы поговорите. Бог мой, как давно я не видела тебя.
Мать окинула меня умилённым взглядом, и вновь прижалась к груди. Я обнял её, сам же вопросительно смотрел на отца, изумлённый этим «поднялась к себе». Отец, без того хмурый во время всей сцены, помрачнел окончательно и буркнул сухое: «Отложим до вечера».
То, что вечером довелось услышать, вывело меня из себя.
В голове не укладывалось. Ладно мать, она женщина, и дальше выпечки и рукоделия разбираться не должна. Но отец, мой отец Генрих Рихтер, конструктор в «Krauss-Maffei AG» – ведущей машиностроительной компании, мой отец, который мог сутками работать без устали над чертежами во славу Великой Германии, он-то как мог такое допустить?
Пачка сигарет ушла за пару часов. С моего приезда не прошло и суток, а я уже назвал отца «старым подкаблучным козлом» и хлопнул дверью его кабинета так, что сотряслись стены.
Меня не оставляло чувство, что я в сумасшедшем доме. Элен, вернее Алёна, попалась матери, когда та решила взять помощницу по дому из пригнанных с востока женщин. Мать всегда была неравнодушна ко всей мистическо-оккультной чертовщине, и почему-то именно взгляд Алёны укоренил в её мыслях, что перед ней новая телесная оболочка моей младшей сестры, умершей от пневмонии в июне тридцать девятого. Вот оказывается, что я должен был прочесть в тех глазах! Отец, после того, как мать наглоталась таблеток (в какой-то момент я перестал отвечать из-за ранения, и она решила, что все её дети мертвы), готов был самого чёрта удочерить, лишь бы вытянуть мать из тоски. Так, волею случая, бесправное существо, остарбайтер, поселилось в нашем доме, да не в виде прислуги, как планировалось, а под дивной легендой о дальней родственнице матери, некогда эмигрировавшей во Францию вместе с родителями, а теперь, после их смерти, возвратившейся на историческую родину.
Меня выворачивало, когда я слушал это и вспоминал, как за ужином подливал Элен вино, старался быть обходительным и всё уяснить не мог, почему она смотрит волчицей.
Но факт был состоявшийся. Отец поставил русскую на одну плоскость с нами и подарил ей чистую биографию: однажды ночью в душном бараке умерла Алёна, а на другом конце города в постели моей сестры проснулась Элен. Ситуация по уверению отца была выверенной и безопасной, но лично для меня кощунственной.
Позже я немного успокоился. Ещё были свежи воспоминания о том, как было плохо матери, когда я уезжал на фронт, и наблюдая как цветёт она сейчас, порхая вокруг предмета обожания своего, скупая одежду, журналы, бегая по выставкам и шлифуя с ней немецкий, я видел другую женщину. И эйфорию эту я не мог ни принять, ни отнять. За несколько дней я возненавидел
