государь, начинать, – продолжал шептать Воротынский. – Прикажи идти на приступ, не дожидаясь рассвета.
Адашев добавил:
– Возможно, придется рвать подкоп до подхода полков…
– Да, да! – вскрикнул Иван, замахав руками. – Поднимайте! Бегите! О Господи! Услышь мя!.. – Иван продолжал молиться с каким-то ожесточением.
Воротынский и Адашев, переглянувшись, пожали плечами и покинули церковь.
Утро воскресенья 2 октября выдалось серым. Плотный туман, смешанный с дымом пожарищ и костров, осел в поймы Казанки и Булака, за две сажени ничего не видно. Зато хорошо слышно, как рушат пушкари крепостные стены: пушки бьют отрывисто, резко, до боли в ушах, а звуки ответных выстрелов с той стороны приходят раскатистыми, будто там разрывают крепкую посконину… А вот прошел невидимый пеший отряд – звон доспехов, неясный говор, выкрики сотников…
На рысях пронеслась конница, – тысяча, не меньше – все занимали назначенные им места для штурма.
Государев полк становился на ручье Нижний Ичке. Тысяча конных стрельцов находилась в общем строю. Сотня Юрши стояла второй слева. Вои каждого десятка конь за конем, впереди десятники. Перед ними два полусотника, между ними Юрша – сотник. Рядом копьеносец со значком и Аким как стремянный.
Все в ожидании начала приступа…
Петр и Сысой ждали гонца…
Тишина. Перестали копать и татары. Сысой выходил из подземелья. Вернувшись, рассказывал:
– Небо будто посветлело. Кругом туман. Слышно, идут вои, скачут вершники. Пищали палят пореже. – Потом, вздохнув, добавил: – А на воде дышится легче, хоть и пахнет дымом. А тут…
Петр согласился:
– Верно, в груди тяжело. Смотри, сколько зелья, а оно тоже дышит. Скорей бы… Помыться охота. Сейчас в баньку бы! Весь день с полки не слез бы… Кто-то идет!
Послышалось шевеление и шлепанье, из темного лаза показался вой наружной охраны. Он хотел сказать и закашлялся. Сысой не выдержал:
– Чего перхаешь? Что там?
– Гонец… Палить сказал.
– А где он сам?
– Ускакал.
Петр поднялся со скамьи и, вздохнув, вымолвил:
– Вот наше время приспело. Начнем благословясь.
Кашляющего воя след простыл.
Петр сдвинул в сторону слюдяное окошко, от фитиля фонаря зажег запальную свечу, закрепил ее в плошке. Сысой, следивший за его действиями, сказал:
– Петро, давай я сам запал поставлю. У тебя руки трясутся.
Петр повысил голос:
– Ступай отсель! У тебя дети малые, а я – бобыль. Иди…
Сысой некоторое время постоял в стороне, потом молча ушел. Петр заученно читал молитву:
– «Отче наш. Иже еси на Небесах! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…»
