рисовал картины.Но не ее. А натюрморты.
Она почти не обижалась,
что о любви он не старался.
А он вздыхал: какая жалость,
что мало полотна для вальса…
Надежда
В углу холодного укрытья
еще играют блики солнца
и музыка течет по венам
рисунка подранной стены,
где обреченность лабиринта
еще надеждою зовется
и поднимает шаг с колена,
хотя шаги и сочтены…
Еще мы живы – ты и радость,
которой имя дал родное,
я узнаю себя по звукам
ее красивой простоты,
и с этих пор мне запрещалось
иначе звать себя!.. чужою
уйдет и боль четверорукой
пока со мною, светлый, ты.
Родной человек
Родной мой человек, ты потерялся —
как первый луч в густом тумане сна,
как день последний зимнего убранства,
где вымокла февральская вина.
Потерянное – ради обретений?
Ты правда думаешь, что память, измельчав,
переродит сама себя по звеньям
иных обязанностей изменённых прав?
Все, кто теряются, уходят вместе с нами.
И даже сны крадутся, черный след
не оставляя снежными ночами —
утратой зимней каждый миг болеть…
Разлуки
Я каждый раз
разорвана
по разным городам,
куда разъехались
мои родные души,
кто больше всех
на расстоянье вдоха нужен,
чтоб разделить
тот вдох
напополам —
и в половине
целость
обнаружить.
«Все завершения мудры…»
Все завершения мудры,
спасая грустной верой в завтра.
Но сколько сУетной игры
всех ритуалов брудершафта
с великим замыслом Его…
Лицемерие правдивости
Мне некого и нечего стыдиться
в размахе самых правильных ошибок.
Я, может быть, меняла только лица,
но не души очаг, – из красных ниток
вывязывая карту моих ран.
И было мне теплее в шерсти зверя,
когда просилась в душу чья-то дрянь,
глаза которой верным псом смотрели.
Мартеле
О, сравнивай меня с другими, если можешь.
Пускай луна не знает больше света
и лист в ладонях потеряет кожу,
отчаявшись секрет моей изведать.
О, сравнивай меня… – когда захочешь.
Пускай игра стыдится быть игрою
и декорации под занавесом ночи
живого выпросят себе героя.
…
Но лишь со мной меня не сравнивай убытком.
Пускай я никогда не стану прошлой —
и будущей не стану.
Штрих для скрипки,
которой мир с тобою
