Мы думаем часто не так, как взрослые, наверное.
– Наверное, – фыркнул Барон. – У тебя просто еще не развита саморефлексия.
Я виновато улыбнулся.
– Неважно, – откинул он слово кончиком сигары. – Это даже не был вопрос. Это констатация факта. Дети – это подвид между животными и взрослыми людьми. Вы еще не научились, не были вынуждены, вернее, подавлять свои инстинкты так называемым разумом. Вы живете по инерции. Вы живете так, как вам нравится. Или, проще говоря, так, как вам хочется в данный момент.
Смысл последних двух предложений я наконец понял и радостно кивнул. Но тут же осекся.
– Ну, в школу мне, например, не нравится ходить, а надо, – сказал я деловито, довольный, что хоть как-то поддерживаю такой серьезный разговор. – Или уроки делать, или пить молоко с пенкой, или доедать суп…
– Хорошо, хорошо, – помахал мне рукой Барон, чтобы я угомонился. – Черт с ним, с супом… Хотя ты прав, в некоторой степени. Школа, уроки, суп… Это уже подавление свободы.
– Да! – дыхнул я восторженно.
Именно в то мгновение – скорее случайно, чем намеренно, – Барон полностью втерся ко мне в доверие.
– А знаешь, в чем ваша свобода? – спросил Барон полушепотом.
– В играх и сладостях? – тоже прошептал я в ответ.
– «О tempora! О mores!»[1] – возвел Барон страдальческий взгляд к высокому потолку.
Я покрепче вцепился в свою чашку. Очень не хотелось так легко потерять расположение такой личности. Но, оторвавшись от потолка, Барон посмотрел на меня снова вполне благосклонно.
– Ваша великая свобода в том, наивный мой друг, что вы не знаете, что такое смерть, – сказал он и с некой горечью отхлебнул коньяка из бокала.
– Но я знаю, что такое смерть, – возразил я. – Я видел мертвую…
– Теоретически, – прервал меня Барон. – Но практически она тебя никак не касается. Ведь правда? Ты когда-нибудь умрешь?
– Ну… – опешил я. – Наверное, да… Как и все люди.
Но пока отвечал, я отчасти понял, что имеет в виду Барон.
– Наверное, – грустно покивал Барон седой головой. – Держись за это «наверное», мальчик. В нем твое бессмертие.
Нависла некая меланхоличная тишина, и я был готов поспорить, что заметил слезы в глазах Барона, которые он вновь отвел к окну. Мне было очень стыдно, что я не разделяю его светлой тоски, но я не мог сдержаться и снова откусил кусок невозможно вкусного пирожного.
– Как бы там ни было, – проговорил Барон наконец, – но когда-то тебе придется осознать, что умрешь и ты.
Он глянул на меня со смесью угрызений совести и жалости.
– Я не хочу тебя пугать. Не подумай. Просто я в течение своей длинной жизни пришел к выводу, что всегда и в любой ситуации лучше быть подготовленным, чем брошенным в холодную воду. И учись плавать, как знаешь. А не можешь быстро научиться, так тони себе на
О времена! О нравы! (
