её тело, выглядели тонким плащом – ярким, бушующим.
Рыжая.
Она двигалась быстро, мягко ступая босыми ногами по газону. Призрак подошла ко мне и замерла, глядя в глаза. В её радужках отражался огонь, контрастируя с белками.
– Решение за тобой, – прошептала Она, а из-за её спины вышла прабабушка всё в том же изящном платье, но теперь её волосы были распущены и красивыми тёмными волнами лежали на плечах.
– Месть, – толи прошептала, толи вскрикнула я, теряя сознание.
Глава 5
Подоконник очень холодный, но я продолжала сидеть на нём, пялясь на освещенные тусклым фонарным светом тротуар и проезжую дорогу, возле корпуса больницы. Я здесь уже три дня. Меня сюда засунул Илюшенька – чтоб ему пусто было, и я пропустила похороны Люси.
Урод! Варвар! Сатрап!
Не прощу!
К тому же у Лоскутова были все основания запереть меня здесь. Эти гады в белых халатах посоветовали ему беречь мою психику от стрессовых ситуаций. Куда уж без потрясений на похоронах – тем и апеллировали, заперев меня в палате. Пообещали, что со временем приду в себя, и мне позволят поехать на кладбище, над могилкой скорбеть.
Открылась дверь и в палату вошел Илья. Вот ведь: козла помянешь – он в твой огород наведается.
Я не стала менять позу или как-то давать понять Лоскутову, что я заметила его. Он остановился в дверях. Не подходил – наблюдал, как за зверюшкой. Взвешивал, наверное: кинусь на него или нет? Я смотрела на отражение мужчины в стекольном полотне и чувствовала, что по щекам потекли слёзы. Не вытирала их – пусть будут.
Лоскутов приблизился ко мне и тихо произнёс:
– Привет.
Его голос казался глухим, осторожным.
– Ты лишил меня возможности попрощаться с Людой.
– Я принёс тебе… Вот тут, смотри.
– Ты лишил меня возможности проститься с Людой.
Невольно поёжилась. Обхватив себя за плечи, сжалась. Слёзы продолжали течь по моим щекам, капая на свитер. Я не поворачивалась к Илье – боялась, что не сдержусь, влеплю ему пощечину.
– Я узнавал. Тебя могут выписать на следующей неделе. Съездим на кладбище. Обещаю.
Помотала головой и уткнулась в согнутые колени. Мне было жаль себя. Жаль настолько, что хотелось выть, царапаться, выкрикивать ругательства, обвинять. Моя душа клокотала болью.
– Я испугался. За тебя.
Продолжала молчать и не рефлексировала, словно не было никого в комнате.
– Мне трудно говорить с тобой сейчас. Извиняться. Но я люблю тебя и… Всё что сделал, пусть и неправильно, это для тебя.
– Любовь? Ты сказал: «Любовь»? – мой голос стал хриплым, и перекатывался, словно проходил через жернова мельницы. – Какая любовь, Лоскутов?
– Я люблю тебя.
– Ты меня любишь. Ты, Лоскутов. Не я!
Нарывалась
