внезапно пробудившимся обыкновенным чувством собственного достоинства, что всякое терпение когда-нибудь да заканчивается. Шнурок на подобной философии внимания не заострял, а к бабке, лишь час от часу глубоко вздыхавшей да вытиравшей платком глаза, нос и губы, особо никто и не прислушивался.
Зато, вернувшись через год домой, Шнурок стал Шнуром, да и то не для всех, а для избранных. Например, Гури. С его возвращением исчезли и нападки на него. Скорее всего, даже не потому, что в его биографии появился криминальный опыт, а потому что в селе уже знали, что на насмешки и издевательства можно получить ответ. Пусть не самый достойный, пусть подловатый, пусть исподтишка, но ответ, после которого придется подождать, пока сломанные кости обратно срастутся.
Жизнь и воспитание, вернее, перевоспитание в колонии каким-то странным образом подействовали на Шнура. Стремление жить честно, к коему призывали воспитатели и надзиратели, очень быстро отступило перед другим воспитанием, гласившим, что в этой стране честно нормальных денег не заработаешь, да и авторитет, впрочем, тоже. Особенно человеку с клеймом. А раз так, то чего, спрашивается, пуп рвать. Есть много других способов для вполне себе нормального существования. Да и много ли Шнуру вообще-то нужно? В принципе, не так уж и много.
Вот так и окрепла дружба Шнура и Гури, основанная на, в общем-то, схожих ценностях. Вот так и полетели дни, месяцы, годы беззаботной, а потому вполне нормальной, по их мнению, жизни.
И теперь вот в эту самую дружбу, в эту самую жизнь, словно клин в дубовое полено, все глубже и глубже впивается и впивается какой-то чужак. Да мало того, что впивается, начинает потихоньку разрывать полено на две части. Разрывать бесцеремонно, нагло, можно сказать, по-живому, вроде и не замечая Шнура.
«Да кто он такой, этот Амбал? – иногда подтачивал сознание Шнура червь обиды. – Я даже не знаю, откуда он взялся, где живет, даже как его зовут по-настоящему».
Однако обида подступала и отступала, и Шнур снова возвращался к мысли, что, в общем-то, то, что поручалось ему, когда они шли на «дело», все-таки делать было попроще и не так рискованно, как Гуре и особенно Амбалу. Именно это обстоятельство Шнура вполне устраивало и останавливало, когда ему вдруг очень хотелось справедливости в отношениях с приятелями.
– Короче, Гуря. Ружье нужно достать тихо. Рисковать, конечно, не надо, – продолжал Амбал, уже не отвлекаясь и четко видя порядок дальнейших действий.
– Не боись, – самоуверенно ответил Гуря. – Я уже даже знаю, где ружьецо возьму, – он замешкался. – Только как же с ним? Оно же длинное?
Амбал засмеялся:
– Обрез сделать сможешь?
– А-а-а-а! – хлопнул Гуря себя по лбу. – Понял! Дошло на третьи сутки.
– Ну вот и отлично.
Все замолчали: вроде, тема исчерпана. Однако
