несет в себе определенную неизвестность. Потому призывники потихоньку и начинали кучковаться: так оно вроде веселее и надежнее.
Алексей и Даниил больше не отходили друг от друга: и тогда, когда прозвучала команда «Становись!», и когда они грузились в вагоны подошедшего к перрону поезда, и те несколько ночных часов, пока ехали к месту службы. Незнакомый человек, глядя на них, без сомнения отметил бы, что они вполне могли бы сойти за братьев: оба высокие, крепкие, круглолицые, с румяными щеками. А короткие прически вообще делали их похожими друг на друга.
Наверно, потому Даня и подошел к Алексею там, на новоградском вокзале, что почувствовал в нем нечто близкое, свое, пусть даже построенное на чисто внешних признаках. А за время, проведенное в дороге, в разговорах, их желание хоть как-то скрасить чувство одиночества, возможно, даже некоторой тревоги переросло в более искренние, можно сказать, товарищеские отношения.
Даниил оказался довольно коммуникабельным человеком, иногда даже излишне. Он практически не умолкал всю дорогу, только изредка давая собеседнику возможность как-то вклиниться в разговор. Чувствовалось, что ему просто необходимо выговориться, рассказать то, чего он не мог поведать более близким знакомым, прожившим рядом с ним не один год. Подчас его рассказ о себе состоял из таких деталей, которыми Алексей даже под страхом пыток не стал бы делиться с таким малознакомым человеком, каковым был для Дани в это время сам.
Свои восемнадцать лет Смык прожил вдвоем с матерью в однокомнатной малогабаритной квартирке, а отца узнал лишь после окончания школы, и то практически надавив на мать, заставив ее выложить ему все начистоту. Та поначалу сопротивлялась, отчасти из-за того, что для нее эта была отнюдь не приятная тема, а отчасти даже из-за боязни, что сын из мести или от обиды устроит разборки с «папашкой», как называл отца Даниил, однако вынуждена была сдаться и поведать ему обстоятельства его появления на свет.
Собственно, ничего особенного не случилось. Просто, однажды соблазнив Данькину мать, тогда еще девятнадцатилетнюю девушку, выросшую в одном доме с отцом-пьяницей и матерью, работавшей уборщицей на заводе, его не состоявшийся по закону отец умыл руки, то бишь лишь посмеялся ей в лицо, услышав о будущем ребенке. Его уверенность в своей безнаказанности строилась даже не на трех китах, а всего лишь на одном. Но каком! Сын районного прокурора, он показался простоватым и забитым родителям девушки, да и, собственно, ей самой настолько недоступным, что они даже не сделали какой-либо попытки поднять подобный вопрос в таких почтенных кругах. Лишь молча приняли не очень обрадовавшую их новость, ограничившись скандалом в границах одной семьи. В конце концов, сама виновата – насильно никто в кровать не клал. Не научили в людям разбираться, так получите, распишитесь. Об алиментах и помощи, соответственно, речи тоже не шло – никто из родственников
