за ней в карете, она вышла вся закутанная в плащ, я взял ее в экипаж, и мы помчались, как будто за нами гнались все черти. Я принялся говорить всевозможные ласковые слова, клялся сделать ее счастливой. Хотел поцеловать ее – она закрылась перчаткой. Хотел обнять за талию – она уклонилась. Я приписал это девичьей робости и стыдливости. Наконец, когда мы проехали не меньше пятнадцати миль, раздался взрыв смеха, и я услышал слова:
– Я думаю, майор Мэк-Шэн, мы уже отъехали довольно далеко.
Оказывается, со мною сел негодяй, ее брат! Это она нарочно устроила, чтобы меня высмеять!
– Мне кажется, молодой человек, – сказал я, – что вы не только отъехали довольно далеко, но даже чересчур далеко заехали.
С этими словами я набросился на него и избил до полусмерти: расквасил ему нос, наставил синяков под глазами, выбил половину зубов и, наконец, выбросил его из кареты на всем ходу, не заботясь о том, что он может попасть под колеса. С тех пор я больше не видал ни его самого, ни его сестры.
– Рассказывайте дальше, майор. Когда же вы, наконец, оказались женатым?
– Ухаживание и сватовство вещь убыточная, в особенности, когда нанимаешь почтовые кареты без всякой пользы. Денежки мои стали подходить к концу. Я сказал сам себе: «Майор Мэк-Шэн, надобно тебе, батенька, себя поурезать». И урезал. Вместо ресторана решил обедать в кухмистерской и стал ходить в одну такую в Гольборне. Там за один шиллинг и шесть пенсов давали отличный обед из двух блюд (например, говядина с картофелем и плумпудинг), и я во всю мою жизнь не бывал так доволен столом. Прислуживали в кухмистерской такие славные, милые девушки – я с ними все, бывало, шучу и балагурю – и держала ее очень милая и любезная дама чрезвычайно добродушного вида. Столовая работала бойко, выдавая не менее двухсот обедов каждый день. Публика была очень приличная – и не мудрено: обеды были всегда великолепные. Я и сам не знаю, как это случилось, но только с хозяйкой мы очень подружились, и однажды, уписывая превосходнейший пирог с мясом, я спросил ее, не собирается ли она во второй раз замуж. Она покраснела и опустила глаза к пирогу, который в это время резали. Я продолжал: «Если бы вы посмотрели на меня так же внимательно и так же глубокомысленно, как смотрите на этот мясной пирог, то вы бы увидали в моем сердце ваше собственное изображение». Через месяц мы были мужем и женой. И какими обедами стали меня кормить, О’Донагю, если бы вы знали! Я вас непременно угощу, если вы не постесняетесь заглянуть как-нибудь в нашу лавочку. Квартира у нас, скажу не хвастаясь, очень комфортабельная.
– По-моему, Мэк-Шэн, вы сделали очень умно: у вас теперь жена, которая сама добывает деньги, а не только умеет их проживать, как другие жены.
– И к тому же, О’Донагю, я получил гораздо более того, на что рассчитывал, тогда как обыкновенно бывает наоборот. У ней, кроме столовой, оказалось очень много денег, и с каждым годом их накапливается все больше и больше.
– И эти деньги, разумеется, поступили в ваше полное распоряжение?
