баритоном:
– Указать путь в среде, лишенной ориентиров, – моральное право, нет, даже священный долг каждого афроамериканского мужчины. Не так ли, Кларенс?
Кларенс посмотрел на его подбородок и улыбнулся.
– Да, сэр!
– Покажи им, чему я тебя научил.
– Сейчас?
– Да, сейчас.
– Как-то в полночь, в час угрюмый…[9]
Молодой Кларенс принялся декламировать предельно сокращенную версию «Ворона» По, кстати, вполне прилично, лишь долю секунды помедлив перед «завесами пурпурными» и к завершению перейдя на подобающий мрачный пафос:
– И душа моя из тени, что волнуется всегда, не восстанет – никогда!
Кларенс поклонился, а актер, с глазами, полными слез, повернулся к камере и сказал:
– Ну разве это не юная Тереза Дулитл? Сделайте мечту чернокожего мальчика реальностью, звоните прямо сейчас.
Уинстон постарался запомнить номер, указанный на экране.
Джорди, убаюканный классической поэзией, уснул. Уинстон прижался ухом к его вздымающейся груди и прислушался к биению сердца.
– Ты знаешь, мелкий, что сегодня чуть не остался безотцовщиной? Был на волосок от того, чтобы вырасти одним из этих неуправляемых ублюдков? Твоя мамаша сверлила бы тебя: «С тех пор как умер отец, ты стал просто невозможным». Да, я тебя от многих переживаний спас. А то плакал бы по ночам, проклинал меня за то, что я тебя оставил. Но я никуда не денусь, пацан. У меня есть план, как разобраться со всем этим дерьмом. Разложить все какашки по полочкам.
Задрав правую штанину, Уинстон почесал тату: вишнево-красное сердце с желудочками и всем, что полагается, хоть сейчас кровь качать, лежащее в пламени древнегреческого факела – и все это обмотано колючей проволокой. Татуировка начиналась в паре сантиметров от лодыжки и заканчивалась, чуть не доходя до линии загара от резинки хлопчатобумажных носков. Не считая ладоней и подошв, там была самая светлая кожа на всем его теле. Над сердцем, словно длинная лента за гимнастом на Красной площади во время первомайской демонстрации, вилась фраза, написанная изящным рукописным шрифтом:
БРЕНДА, Я ЗНАЮ, ТЫ УШЛА ОТ МЕНЯ БЕЗ УМЫСЛА, И Я НЕ В ОБИДЕ.
Уинстон сказал татуировщику, что фраза должна хорошо читаться.
– Видел, как люди читают записки в старых черно-белых фильмах? Ни разу не было, чтобы актер взял бумагу и начал вертеть ее туда-сюда и щуриться, мол, что тут за хуйня написана.
Уинстон осторожно ощупал кожу вокруг шедевра, словно та еще болела.
– Так что скажешь насчет того, чтобы обзавестись дядюшкой, Джорди? Чтобы у меня появился Старший брат, который научит меня грамотно писать, чтобы я стал кинокритиком. Нет, стоп. Это вряд ли. Черных кинокритиков не бывает. Если подумать, я не видел, чтобы ниггер говорил о чем-то, не связанном с другими ниггерами, – хотя вру, есть педоватый метеоролог на Седьмом
Здесь и далее – перевод К. Бальмонта.
