договор». В сфере права, с одной стороны – «живая правда», «законность внутренняя, духовная», с другой – «мертвая справедливость» и «законность внешняя, формальная»; при этом, в основе внутренней законности – «признанная самим человеком нравственная обязанность», внешней же – в конечном счете, лишь принуждение, сила. Единство в решениях и действиях достигается в одном случае чрез общее согласие и единодушие, в другом – чрез формальное большинство или единогласие, ибо «единодушие… выражение нравственного единства и большинство… выражение физической силы, а единогласие… крайний предел большинства»[119]. В двух противоположных формах предстает и свобода. В органическом социуме, это – «положительная свобода», «тождество свободы и единства», выражения которого – согласная гармония во внешней жизни общества, единодушие в жизни нравственной и единомыслие – в духовной (в силу единства истины, по Хомякову, свобода разума должна приводить не к различию, а к единству взглядов). В противном же типе – «отрицательная свобода», проявляющаяся в бунте и разномыслии. Далее, органическому устройству чужда централизация, поскольку она держится приказным порядком, администрированием; вместо нее должно быть «процветание местной жизни и местных центров». Разумеется, чужд этому устройству и бюрократический аппарат; по Хомякову, чиновник есть агент, носитель Мертвенности в социальном организме.
Наконец, отметим важную тему о роли генезиса, истока социального организма. Здесь рассмотрение делается диахроническим, и социум выступает как исторический организм. Хомяков выдвигает тезис: принадлежность социума к тому или другому типу определяется истоком его истории. Именно, если в этом истоке лежали мирные объединительные процессы, социум будет органическим; если же социум создался в итоге насильственных конфликтов, завоеваний, он всегда будет лишь «случайным скоплением», что управляется принудительными правилами. Роль истока остается, т. о., непреходящей и определяющей для всей истории любого человеческого сообщества: «Закон развития общественного лежит в его первоначальном зародыше»[120]. Здесь мысль Хомякова отчетливо обнаруживает археологическую ориентацию[121]. Подметив эту черту, мы замечаем сразу, что ею диктуется и то, как изображает Хомяков отношение личности и общества. Для человека общество-организм есть тоже его исток, отечество, вскормившее его лоно, – и потому роль его остается пожизненно определяющей. Этот археологизм мысли, что был присущ также и древним грекам, освещает нам многое в текстах Хомякова.
Вот фраза, что легко может показаться выспреннею риторикой: «Отечество… это тот народ, с которым я связан всеми жилами сердца и от которого оторваться не могу без того, чтобы сердце не изошло кровью и не высохло»[122]. Но ясно теперь, что этот пафос отечества, родимого лона укоренен в самой природе мысли философа (как и в его жизни) и вполне сродни такому же пафосу
Он же. По поводу Гумбольдта. Цит. изд. С. 161.
Он же. Мнение русских об иностранцах. Цит. изд. С.68.
Археологическая типология характерна для традиционалистского мышления и весьма выражена в Православии с его принципом нормативной роли святоотеческого Предания; однако в христианской мысли отчетливо присутствует и противоположный телеологический (эсхатологический) принцип, согласно которому смысл явления, процесса, а также и истории в целом, заключается и открывается в его финале. У Хомякова же телеологический и эсхатологический дискурс практически не представлен.
Там же. С.45.
