ступеньку от переполнявшего ее счастья, и здесь поднималась она, погруженная в тягостные мысли о своей несчастливой какой-то жизни: разве о такой жизни она мечтала?!
По ступенькам этим Зоя возвращалась домой, в свою жизнь. В свою квартиру на третьем этаже обычного дома, каких тысячи…
Она остановилась, чувствуя, как волнение все больше захватывает ее.
И что-то вдруг произошло с ней – чудное, непонятное – в этом ее привычном, таком знакомом подъеме по знакомой лестнице, по знакомым ступенькам, словно мгновенно перенеслась она в ту жизнь. Будто попала она в то время, когда ходила этим привычным маршрутом. И сейчас – словно наяву, находилась в своей квартире, в комнате, где стоял их с мужем диван и кроватка доченьки, отгороженная платяным шкафом, какие были тогда почти в каждой квартире. Где на полках жили детские игрушки – синий щенок и зайка, кукла Ляля, сохранившаяся еще с ранних лет дочки, и несколько медвежат, подаренных дочери мальчиками на Восьмое марта…
В комнате этой было большое окно, выходившее во двор, густо заросший деревьями.
– Как в лесу живете, – удивлялась ее бабушка, приехавшая первый раз в эту квартиру после их свадьбы. Самой Зое очень нравились высокие сосны, которые росли перед домом. Нравилось гулять там с коляской, сидеть на лавочке, глядя на уснувшую свою детку, дышать свежим лесным воздухом. Потом, через несколько лет, глядя в окно и ожидая дочь с поздних прогулок, она всегда любовалась их рослыми стволами, которые вносили в вид двора какую-то северную нотку: много таких сосен – ровных, высоких – она видела потом под Питером, в Карелии.
Там, под соснами, многими годами позже, стоял ее сотрудник, когда влюбился в нее, взрослую уже женщину, и дочь ее веселилась, выглядывая в окно из-за штор:
– Мам, опять ведь стоит, вот романтик! Как мальчишка себя ведет…
И она, Зоя, тоже украдкой выглядывала из-за шторы – чтобы удостовериться, что действительно – опять стоит. И, несмотря на то что утомляли эти не нужные ей ухаживания, испытывала радость: приятно все же, когда тебя любят…
– Хоть кто-то любит, – добавляла она тогда, потому что, конечно, очень любви хотела, очень в любви нуждалась, только не в любви этого чужого ей человека.
В этой квартире она десяток раз заливала соседку, интеллигентную пожилую женщину, жившую этажом ниже, которая всегда в таких случаях появлялась – как укор совести, с лицом, на котором просто было написано:
– Ну сколько можно?!.
Но сантехник, вызванный еще в первый раз, сказал:
– Вашей вины тут нет, дом старый, трубы плохие, вы стиральную машину включаете – напор воды поднимается, и трубы текут, прямо в ее квартиру. Это ЖЭК виноват, с ним разбирайтесь…
Но где там – разбираться с ЖЭКом. Поэтому соседка и приходила к ней – с укором в глазах…
Она стояла, прислонившись спиной к перилам, не поднимаясь на поверхность, словно действительно попала
