может происходить и с сознанием людей.
И подумала она даже, уже идя на пляж, может, не смотреть на это затмение, а то – вдруг чего…
Но сама отмахнулась от этой мысли.
На все Божья воля. И затмение тоже по Божьей воле происходит. Значит, должны люди и это принять, и, может быть, понять что-то важное в этом затмении.
Поэтому, когда все со стеклышками своими повставали и на Солнце уставились, она была среди этих людей.
Так же старательно, затаив дыхание, смотрела, как исчезает постепенно диск Солнца, как закрывает его диск Луны – и жутковато ей было.
И – это свершилось. Не стало Солнца. Просто исчезло оно. И – ничего не произошло. Ничегошеньки больше не произошло.
Просто оно сначала исчезло, потом так же потихоньку появилось.
И она повернулась, чтобы идти домой, наклонилась, чтобы вещи свои с пола поднять, и – толкнула его нечаянно, нечаянно, но сильно, просто боднула его головой куда-то в живот, потому что он тоже в этот момент за чем-то наклонялся. И сказала обеспокоенно, тревожно, так неудобно было ей, правильной и воспитанной, обидеть кого-то, даже нечаянно:
– Господи, вы меня простите, пожалуйста, я не хотела… Я вас ударила…
И в глаза ему посмотрела. И увидела взгляд его какой-то насмешливый, как будто он только ждал, над чем бы ему засмеяться. Он и засмеялся, раскатисто как-то, так, что на них даже люди обернулись. И она стушевалась, и от этого смеха, и от людского внимания, и оттого, что просто не понимала, что смешного она сказала, чего он так развеселился. А он, запрокинув голову, хохотнул пару раз, прекратил свой хохот как-то резко и почти серьезно, глядя ей в глаза, сказал:
– Она меня ударила… – и опять какие-то смешинки в его глазах появились. – Она меня ударила… – И опять сказал он как-то серьезно, как будто тайну ей какую-то открыл, – да меня знаешь как били…
И слова эти, неожиданные, и это «знаешь», как будто говорил он с ней как со своей близкой знакомой, и это «били», – все это ее огорошило, и она еще даже не поняла, как отреагировать на эту фамильярность и эту простоту, как он взял ее руку и сказал опять серьезно, но со смехом в глазах:
– Ну, вот стукни меня, стукни, можешь побольнее зашарашить, думаешь, мне больно будет?..
И он сомкнул ее ладонь в кулак, только она, находясь в каком-то ступоре от всего, что он только что наговорил, от этого его жеста, слишком уж свободного, что ли, – никакого кулака не сомкнула, и он стукнул себя ее рукой по животу, – был он твердым, плотным, и весь сам он был крепкий, сбитый, она как будто только сейчас увидела его всего. Здорового крепкого мужчину, загорелого, какого-то нагловатого, что ли.
Что-то было для нее непонятное в нем, в его лице с сильными скулами, с едва заметным шрамом на скуле, с руками, сила которых угадывалась даже под футболкой, – и с наколками на пальцах. И эти наколки, давно уже ею не виденные, просто негде ей было видеть такие наколки, почему-то ее окончательно смутили. Даже не
