style="font-size:15px;"> Излюбили тебя, измызгали —
Невтерпеж.
Что ты смотришь синими брызгами?
Иль в морду хошь?
Читатель мой, оглянись – поворачивается туда и сюда по стране эта морда, поворачивается и жует. Жует – сдобу, шоколад или колбасу? Жует, неторопливая, тупая, а мы – в разорении, в голоде, в холоде. Кто у руля сегодня?
Вчера отмечали день Сергия Радонежского. А возле Патриарха Алексия II – Ельцин, Попцов, Фридман… А – Гайдар? А – Бурбулис? А – Чубайс?.. Кто они? И что хотят они от нас и от нашей измученной России? Тени Троцкого, Свердлова, Дзержинского и Ягоды, Менжинского и Берии – бессмертны? Бессмертен вождь революции?.. И – не родит Россия. Трава сохнет. Дожди заметеориваются.
Да—да—да!
Что-то будет!
Повсюду
Воют слухи, как псы у ворот.
Что-то будет со мной и с тобою. Что-то будет с нами и с Родиной. Теперь мы дорогому Сергею Павловичу Залыгину, старейшему и мудрейшему, нашему как бы деду Мазаю, спасшему нас, зайцев, от «наводнения», по гроб жизни – молимся. Даже «националистическая» «Память» ставит в его здравие свечку, хоть он и забыл: привела на массовый митинг защищать реки «Память» «националистическая». А национализм, по Залыгину, – потеря, крушение идеи. Но идею – защищать реки дала нам «Память»…
Плыви, дедушка Мазай, со спасенными зайцами по сибирским рекам, плыви и не ругай смутную «Память», ведь смутная «Память» – народ, а среди народа всякие – герои, трусы, страдальцы, христопродавцы, труженики, торгаши, бандиты и приспособленцы, всякие… Но не тускнеет исповедь:
Я о своем таланте
Много знаю.
Стихи – не очень трудные дела.
Но более всего
Любовь к родному краю
Меня томила,
Мучила и жгла..
Есенин – это Коловрат! Только Коловрат – в слове.
* * *
Пока существует народ – существует его язык. И разве возможно заменить язык Гоголя языком – эрзацем? Или – заменить эту искренность:
Пахнет рыхлыми драченами;
У порога в дежке квас,
Над печурками точеными
Тараканы лезут в паз.
Мать с ухватами не сладится,
Нагибается низко,
Старый кот к махотке крадется
На парное молоко.
Целая изба. Целый мир деревенского житья-бытья, мир, где все живет в тысячелетнем взаимном сцеплении и взаимной зависимости! Та же самая искренность, только чуть ожесточенная, проявилась в поэте и тогда, когда он возмутился:
Приемлю все,
Как есть, все принимаю.
Готов идти по выбитым следам,
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам.
Я не отдам ее в чужие руки,
Ни матери, ни
