становился полноправным членом экипажа и никого не волновало, где он был два дня или два года назад. Когда Хардман организовывал баскетбольный матч или регату на лагуне, никто не впадал в неистовость; желание каждого принять участие встречалось с вежливым равнодушием.
Недавно, однако, в характере Хардмана начали преобладать иные элементы. Два месяца назад он пожаловался Керансу на постоянную бессонницу. Часто из окон Беатрис Дал Керанс далеко за полночь видел в лунном свете лейтенанта, стоявшего у вертолета на крыше базы и глядевшего на молчаливую лагуну. Затем Хардман, сославшись на малярию, отказался от своих ежедневных полетов. Запершись на неделю в каюте, он погрузился в странную жизнь, перечитывал свои старые записи или пересчитывал пальцы, как слепой, читающий азбуку Брайля, и перебирал сосуды с чучелами бабочек и гигантских насекомых.
Заболевание нетрудно было распознать. Керанс узнал симптомы, которые наблюдал у себя самого: «ускоренное вступление в зону перехода», – и оставил лейтенанта одного, попросив Бодкина навещать его периодически.
Любопытно, однако, что Бодкин отнесся к болезни Хардмана гораздо серьезнее.
Распахнув дверь, Керанс вошел в затемненную палату и остановился в углу у вентилятора, так как Бодкин предостерегающе протянул к нему руку. Жалюзи на окнах были спущены, и, к удивлению Керанса, кондиционер выключен. Воздух, вырывающийся сквозь лопасти вентилятора, был ненамного прохладнее температуры снаружи – кондиционер никогда не позволял температуре подниматься выше 70 градусов. Но Бодкин не только выключил кондиционер, но и включил небольшой электрический камин. Керанс вспомнил, как Бодкин мастерил этот камин на испытательной станции, устанавливая вокруг зеркала для бритья нить накаливания.
Бодкин, сидевший в легком металлическом кресле спиной к огню, был одет в белый шерстяной жакет, на котором были видны две широкие влажные полосы пота, и в тусклом красном свете Керанс видел, как по его коже скатывались капли, похожие на раскаленный добела свинец.
Хардман лежал, приподнявшись на одном локте, широкая грудь и плечи были обнажены, большие руки сжаты, к ушам прикреплены два наушника. Его узкое лицо с большими тяжелыми челюстями повернулось к Керансу, но глаза не отрывались от электрического пламени. Отраженный параболической чашей, овальный диск красного света трех футов в диаметре освещал стену каюты.
Этот круг обрамлял голову Хардмана, как огромный сверкающий ореол. Слабый скребущийся звук доносился из портативного проигрывателя, стоявшего на полу у ног Бодкина; на диске проигрывателя вертелась пластинка трех дюймов в диаметре. Звуки, доносившиеся из звукоснимателя, напоминали медленные удары далекого барабана. Но вот Бодкин выключил проигрыватель. Он быстро записал что-то в своем блокноте, затем выключил камин и включил лампу у кровати больного.
Медленно качая головой, Хардман снял наушники и протянул их Бодкину:
– Напрасная
