сознательное от диковатого и наверняка абсолютно асоциального подсознательного? То есть это самое эго попросту перегрелось, и из темных глубин подсознательной памяти начали медленно и беззвучно, как сомы из омута, всплывать картины какой-то давно прожитой жизни, навечно закодированной предками в генах моего рода. Похоже, эти самые предки плавили медь на копях царя Соломона. Вот так номер!
Несмотря на жару, меня охватил озноб. Казалось, горячий, насыщенный тонкой песчаной пылью воздух тоже дрожит от волнения. Аба, рахем на! Отец, я все помню!..
Или еще одно воспоминание – кто-то огромный, с неразличимыми чертами совсем рядом. Мне видны только руки – пальцы совершают ритмические движения, как будто заводят механические часы. Я всегда думал, что это одна из тех ранних картинок памяти, которые всегда сомнительны, например купание шестимесячного Льва Толстого в ванночке. Тем не менее сцена эта долго не давала мне покоя – в конце концов я решил, что это была, скорее всего, моя мама: она, наверное, скручивала ватный тампон, чтобы прочистить младенцу уши, нос или что-то там еще, что засоряется у младенцев. Но сравнительно недавно, в очередном сюрреалистическом сне, я вдруг понял – это было гораздо раньше, еще задолго, очень задолго до того, как я плавил медь в иудейской пустыне. Это был Он – закручивал длинные и вялые, как спагетти, молекулы моей ДНК в изящные двойные спиральки! Шутка сказать… Проснувшись в задумчивости, я сказал вслух: «А, ерунда». Конечно, ерунда, бывают же такие замысловатые сны, а все же – вдруг не ерунда?
А предки Альберта – кто они были? Крестьяне? Ученые монахи? Морские пираты? Отец его был директором сельской гимназии. Конечно же можно объяснить его необычайную эрудицию просто пылким (и к тому же привитым) интересом к истории человечества и вообще к гуманитарным наукам, в частности к языкам. Кому еще придет в голову выучить штук пятнадцать европейских языков, включая такие экзотические, как финский, венгерский и даже немного иврит! Но мне кажется, что здесь присутствует и та самая таинственная наследственная память, о которой я только что упоминал.
Вообще, Альберт – один из немногих, кто замечает историю. Обычно люди историю не замечают – слишком коротка для этого человеческая жизнь. Как правило, человек начинает присматриваться к событиям прошлого, когда у него возникает недовольство окружающим миром. Правда, дальше неприятных аллюзий дело обычно не идет. Вот, мол, смотрите, уже и раньше человечество сталкивалось с подобными пакостями, и вот к чему это привело. А профессиональные историки, даже самые прозорливые, просто делают вид, что не замечают сегодняшней истории, чтобы не наживать на свою голову неприятностей. Когда еще в глубокие застойные времена у замечательного петербургского историка Валентина Семеновича Дякина спросили, каким образом ему, занимаясь первыми десятилетиями двадцатого века в России, удается балансировать так, чтобы не навлечь на себя гнев властей, он мрачно ответил: «Не позже февраля и не левей кадетов».
А
