как эти выдыхаемые душные облачка. Он уснул, больше не вытерпев, пьяный своим счастьем и не понимая, в каком часу – а проснувшись, обнаружил с отвращением к самому себе, что молчит, и все потом делал молча: молча встал, молча натянул на себя что-то, что валялось тут же, под рукой… Смолчал и не тронул завтрак, оставленный матерью на кухне, увидев кругляшки вареной колбасы на хлебе, который сам уже очерствел. Голод все же заставил отпить чай – сладкий, давно охладевший, будто бы грязный. Но во рту запеклась приторная сладость – и, совсем потеряв вкус к жизни, как утратил этот чай свой, повалился на расхристанную сном кровать, решив, что никуда не пойдет, ничего не хочет, только курил, уставившись в пустой экран телевизора. Отравленный чем-то, больной. Нет, ничего не приснилось – мучила эта явь, серая и тоскливая.
Столько терпеть, жить, а они, эти дни, будут тянуться, тащиться, ползти до конца – до субботы. И ничего уже нельзя поменять до субботы. До субботы она не свободна, то есть как же, свободна! И он свободен, свободен…
Эти дни текут сном у телеэкрана. Шел спектакль, нудный, черно-белый, точно сам же из прошлой эпохи, лишь это могло запомниться – серый цвет, дворянская усадьба и как будто старый театр теней. Вдруг пронзила, заставив очнуться, чья-то реплика: «Никто вас не будет любить так, как я!»
И он быстро повторил: «Никто вас не будет любить так, как я…» Твердил, заучивал судорожно, начиная от волнения путаться: «Вас не будут любить…», «Никто не будет вас…» Но потом произносил с достоинством уже без запинки, успокоился… «Никто вас не будет любить так, как я…», «Никто вас не будет любить так, как я…», «Никто вас не будет любить так, как я…» Какой спектакль, чем он кончился – узнать было поздно. По телевизору шло уже что-то другое.
Проснулся в субботу. Казалось, теплокровная плотная пелена сна разорвалась, не выдержав всего, что переполнило душу. Только и сознавая, что дождался, он ликовал… Но даже то, что можно было увидеть за окном, представляло собой холодный мрак, в котором среди дождя голодно рыскал ветер. Всю ночь, пока он спал, умирала осень: а утром готов был промозглый свинцовый гроб и только воздух еще содрогался, еще угасал, будто ее последнее дыхание.
Но она пришла, появилась. Ее переполняло непонятное ему счастье. Так бывают счастливы провожающие, успев к поезду, когда им почему-то кажется, что успели встретиться, – а не к расставанию. Утренняя ясность, свежесть во всем – в летящих движениях, легкости, похожей на беззаботность. Казалось, она просто не заметила или даже не осознала, что с утра лил дождь, дул сильный ветер. Или там, откуда она спустилась на землю, было вечное лето. Но в руках зонтик – как и у него, будто бы так и договорились узнать друг друга при встрече.
«Едем?» – улыбнулась, вот и все.
Он столько времени не видел ее, столько времени – а это прозвучало почти как соседское «здрасьте»… Будто были все это время где-то очень близко, в сущности, жили рядом.
«Куда
