в классе, как если бы его трудом выстлан был путь к успеху для всех.
Уроки красоты. Уроки фантазии. Беседы об искусстве. И этот, образцово-показательный: «осязательное моделирование»…
Стоп. «Ощущение», «впечатление» – его слова. И еще это: «воображение»… Да, и это: «замирание»… Мгновение, парализующее волю, потому что оно прекрасно… Но как же он был – нет, не прав, а чуток, все понимая; живопись – это сама красота, но не изображение ее распрекрасное, а свет, состояние света!
Мы замираем – и видим как мгновение свет, ведь это так просто! Тот, что не исчезает, во все проникает, все помнит, все чувствует, все знает, но это свет, наш свет, в котором вся жизнь, и даже вся наша жизнь, нет, вы понимаете это, понимаете!
Она так близко. Слушает. За все это время не сделала и не сказала ничего, что его бы оттолкнуло. Вдруг почувствовал: колотится сердце от ощущения ее близости. Ну вот опять, оно, это слово… Это детское сладострастие, сосущее своим хоботком дурманящий нектар… Нечаянное прикосновение – и внутри дрожь. Да, он уже не любовался, а наслаждался ею… В окружении величайших, отобранных во славу человеческую женских ликов… Ее кожей, ртом, взглядом, грудью… Вся она замерла – или это в нем все замерло. Странно, он ничего не узнал о ней, не спрашивал. Прочерки во всех анкетных данных. Познакомил девушку с Ван Гогом, к нему привел. Да, он был знаком с Винсентом Ван Гогом… Читал письма… Знал то, что можно доверить лишь самому близкому другу. Был ознакомлен с историей его болезни… Знал, когда еще сам несчастный рыжий голландец не знал, где найдет свой последний приют. Знал о том, что Эмиль Бернар напишет Густаву-Альберту Лурье… Знал, что было, когда… Можно сойти с ума, сколько всего он знал о нем – и сколько он, великий страдалец, знал о нем, если тоже без стеснения проникал в душу. Этот доктор Феликс Рей – Винсент ходил делать к нему перевязки… Но всмотритесь в лицо лечащего врача… Усики, бородка. Подаренный ему портрет доктор потом спрятал на чердаке, стыдился, пока, к его удивлению, за него не было предложено сто франков, теперь он, этот портрет, стоит миллионы. Доктор Пейрон… Доктор Гаше… Сидели на банкетке около портрета доктора Феликса Рея. Оказалось, прошло несколько часов.
Пахло в залах древностью, формалином – чуть ли не смертью.
После выхода из лабиринта от воздуха кружит голову; оно, это ощущение, до сих пор самое сильное.
Вышли – стемнело.
Можно было пройти по той же улочке, в узость которой влекло, спуститься в Александровский сад, блуждать, заблудиться… Но было холодно – и тут же, будто теплом, затянула в свою нору подземка. Линии расходились в разных направлениях. Огромный зал, в котором стояли, был почти пуст.
Она: «Почему в метро столько несчастных лиц…»
Он: «Ну я-то чаще всего в метро вижу умерших. Бывает, настолько похожие».
Она: «Как себя чувствует ваша мама?»
Он: «Мы мало общаемся. Она делает
