довольная, улыбающаяся. Скорее всего, он и дня не провел в колонии. Денег дали – и числится по месту отбывания. А сам ходит по городу, девок щупает, водку хлещет! Где справедливость, Бог?! Где?!
У государства я и не спрашиваю. Оно не знает, что такое справедливость. Для него – курс рубля. К доллару. К фунту. Ну и к остальным буржуйским валютам!
Вот я и начал пить. Чтобы больше не стоял в глазах черный фургон, убивающий мою семью.
Чтобы не видеть разгуливающих по улицам мразей, которым дали на откуп страну, мою страну, которой гордился, которую любил!
Да, «любил»! В прошедшем времени! Только не надо трепать языком про Родину, которая… бла-бла-бла… Родина для меня – это лесок, в котором я собирал грузди! Степь, которой я дышал и не мог надышаться! Запах реки и вкус чая с душицей, спина отца, когда мы спали возле костра на рыбалке, накрывшись непромокаемым пологом. Вот что такое Родина! А не эта мразь, которая пришла к власти и которую я ненавижу каждой стрункой своей подыхающей в муках души!
– Ты платить-то будешь? – прервал мои мысли водитель, с ненавистью глядя на меня маленькими свинячьими глазками. – Или формой прикроешься? Теперь не совок! Теперь и мусора платить должны!
Я сунул руку в карман, нащупал деньги, вынул, отсчитал нужную сумму. Легким движением бросил мелочь на деревянный ящичек, какие стоят у всех автобусников. Водитель что-то хотел сказать, но, видимо, что-то разглядел в моих глазах, потому что резко заткнулся и даже подался назад, к открытому по случаю летнего времени окну. И тогда я вышел, негнущимися ногами ступая по ступенькам автобуса. Вслед полетело: «Развели мусорню! Дармоедов этих!» Но я оборачиваться не стал. Потому что, если обернусь, тогда уже все. Конец. Всему конец. Работе, свободной жизни, и вообще самой жизни. Потому что из колонии, я это точно знал, не выйду. Сдохну там. Вот была у меня такая уверенность: сдохну, если попаду в колонию, и все тут!
Меня трясло, пальцы сжаты в кулаки, и мой пластиковый дипломат казался легким, как пушинка, – столько адреналина выплеснулось мне в кровь.
Ох, неладно со мной! Совсем неладно! Только вот даже заикаться о том, что со мной происходит, нельзя. Я никому не имею права признаваться в этом. Ни-ко-му! Почему? Потому что ментовка – это такая контора, в которой все покруче, чем в курятнике. Закон курятника: «Клюнь ближнего, обосри нижнего и залезь на верхний насест!»
Паша Пыхтин, приятель из вневедомственной охраны, как-то мне сказал, что у себя в отделе ни с кем нельзя дружить, никому нельзя изливать душу и вообще нельзя высовываться. О тебе должно сложиться впечатление как о дельном, исполнительном и недалеком служаке, интересующемся только службой и больше ничем. Как только заведешь дружбу, как только найдешь себе «верных друзей» из числа сослуживцев – тут тебе и конец.
Ведь оно как бывает – как минимум один из десяти твоих сослуживцев состоит на связи у «соседей», «освещая» всю работу райотдела, и что характерно – зная, что он здесь
