Пью. Но меру знаю.
– Удивительно даже! – засмеялся доктор, ворочаясь под полостью и доставая портсигар.
– А чаво ж тут удивительно?
– Бобыли обычно пьют.
– Ежели поднесут косачка – выпью. А сам и не держу ее дома, на что мне. Неколи пить-то, барин, – пятьдесят лошадей как-никак.
– Вижу, – попробовал закурить доктор, но спичку задуло.
Задуло и вторую. Стало заметно, что ветер усилился и снег пошел хлопьями. Они падали на спины лошадей, забивались по углам капора, щекотали лицо доктору, шуршали на пенсне.
Он закурил, вглядываясь вперед:
– А сколько верст до Долгого?
– Верст сямнадцать.
Доктор вспомнил, что станционный смотритель называл другую цифру – пятнадцать.
– По такой погоде часа за два доедем? – спросил Платон Ильич.
– Да кто ж его знает? – усмехнулся Перхуша, надвигая шапку от снега совсем на глаза.
– Дорога-то ровная.
– Тут дорога справная, – кивнул Перхуша.
Дорога шла по полю с кустами, ее было видно и без редких вешек, торчащих из снега. Поле сменилось редколесьем, вешки кончились, но зато справа в дорогу влился санный след, что сразу обозначило дальнейший путь и приободрило доктора: кто-то проехал по их пути совсем недавно.
Самокат ехал по санному следу, Перхуша легко правил, доктор курил.
Вскоре лес подрос и сгустился, дорога пошла низом, самокат въехал в березник, и Перхуша потянул на себя вожжи:
– Пр-р-р-р!
Лошади встали.
Перхуша слез, завозился сзади под капором.
– Что такое? – спросил доктор.
– Лошадок накрою, – объяснил возница, выпрастывая свернутую рогожу.
– Правильно, – согласился доктор, щурясь на пургу. – Снег пошел.
– Снег пошел.
Перхуша накрыл капор брезентовой рогожей, пристегнул по углам. Сел, чмокнул губами:
– Н-но!
Лошади тронули.
«В лесу ехать спокойней – тут одна дорога, видная, никуда не денешься…» – думал доктор, смахивая снег с воротника.
– Давно ты решил малыми лошадками заняться? – спросил он Перхушу.
– Года четыре тому.
– А чего?
– Брательник у меня в Хопрове помер, Гриша, у него двадцать четыре конька осталось. А жена, знамо дело, ими заниматься не пожалала. Говорит: продавать буду. Тут меня ангел Божий сподобил спросить: а почем? По три целковых за штуку. А у меня тогда шестьдесят рублев было. Я говорю: давай куплю у тебя за шестьдесят. И сторговались. Взял их в лукошко да и понес к себе в Долбешино. А тут как раз и подвезло: хлебовоз наш, Порфирий, в город подался с сыном. Я у него и самокат прикупил недорого и еще лошадок поменял на радио. И стал заместо него хлеб возить. Тридцать целковых. На то и живем.
– А чего ты обыкновенную лошадь не купил?
– Обнакнаве-н-ну-ую! – вытянул вперед губы трубочкой Перхуша, отчего
