и за дядю Кузю.
Сила в ней нечеловеческая просыпается! Словно пыль для неё первый враг.
Слышу, Петька совсем близко ко мне подошел, сердце у меня замерло, словно баба Вера один ковёр на другой поменяла, и снова стук-стук-стук.
Но тут, о чудо, слышу: Петька вышел из дома. Пронесло, бабки! Мне везет!
Я стою, дух перевожу, а Петькино пальто из кожзама мне на плечи рукава возложило, дескать, живешь ты хорошо, Ольга Ивановна, продолжай в том же духе, а вот Петьке моему передай, всё, что он ни делает через пень колоду.
– А ты почём знаешь? – спрашиваю.
– А кто я?
– Ну… кто в пальто.
– А в пальто кто? Никого.
Я руки сторожкой-то в рукава сунула: и впрямь пусто.
– Что, ― говорю, ― тогда выступаешь?
Он молчит, обиделся что ли?
Постояла я ещё, постояла, наконец, выйти решилась. Надо ж когда-то из своего убежища выбираться. Выползла я из могильника с грехом пополам, да как чихну. От всей души, что называется. Видите, бабки, в каких условиях приходится работать: мне молоко надо за вредность давать!
Выглянула на улицу – никого. Мышей со стола в варежку свою сунула (зачем взяла – не знаю) и шмыг в дверь. Теперь мне есть, чем заняться, «спасибо» бабе Вере!
На другой день вышла я из дома пораньше. Небо ясное, душа радуется – воздух на поселке свежий. Мороз-злыдень тут как тут, нос мне хрустальной прищепкой зажал, вся-то его забота: к людям приставать – не работать. Хотя как посмотреть, такие порой узоры на окнах нарисует – диву даёшься. В венцы деревья оденет – сказка. Я порой своему деду покойному начну что-нибудь доказывать: ну, там, на дворе трава, на траве дрова или сшит колпак да не по колпаковски, надо колпак переколпаковать, перевыколпаковать, а он мне всё своё: «Не верю. Где трава? Какой колпак?» Тогда я его вывожу на улицу, кругом показываю и спрашиваю:
– А в это ты веришь?
Иду, значит, я по поселку, вдруг крики: возле магазина баба Вера голосит:
– Обокрали, по миру пустили!!!
Ну вот: началось представление. Баба Вера ― артистка, но ДНД не проведешь!
Подхожу ближе, баба Вера кричит:
– В дом залезли, пока я за хлебом ходила.
Бабки ее обступили:
– Ах, бедная ты несчастная! Ах, бедная ты несчастная!!!
Жалеют аферистку:
– Ах, бедная ты несчастная!!!
Вот заладили.
Тьфу, противно слушать, знали бы они, в чем дело, хорошо, что ДНД знает.
Подхожу я к бабе Вере:
– Что за шум, а драки нет? – спрашиваю.
– Обокрали меня, ― баба Вера голосит, ― весь дом вынесли.
– Ты факты давай, ― я брови нахмурила.
– Утром за хлебом пошла: возвращаюсь ― окошко разбито: в доме все вверх дном. Кинулась к шкафу – денег нет, и украшений нет, двенадцати серебряных ложек тоже нет – ничего нет.
– Что ж, подруга, помогу я твоему горю.
– Так я и поверила,
