бы безнадежными, остались бы инвалидами. У неё они здоровы и снова могут служить. Это серьезная рекомендация, как военный человек я хорошо это понимаю. Мы должны довериться, Маша, это, возможно, последний шанс, – он ласково гладил её волосы и плечи. – Не бойся. Надо рискнуть. Ради прошлых надежд, которые разбились, ради будущего, ведь если всё сложится удачно, оно ещё будет у нас с тобой, обязательно. А за Магду и Кралю не стоит переживать, – он пожал плечами. – Они поедут с тобой. Пока поживут у меня на квартире. Я когда-то умел прекрасно обращаться с царскими лошадьми, так что с этими двумя питомцами справлюсь, – он улыбнулся. – Надо думать о хорошем. Время страдания когда-нибудь кончится.
Она подняла голову, взглянула на него – он уговаривает её или себя?
– Как оно кончится, когда все говорят, что на пороге – война! Ты для того настаиваешь, чтобы мы уехали, что знаешь, сюда придут большевики? – спрашивала она с тревогой. – И этот мой дом тоже им достанется, как и дом в Петербурге, дача на Каменном острове, и его они разграбят? Мой единственный родительский дом?
Она уже не могла сдерживать себя, слёзы покатились по щекам. Маннергейм молчал, прижав её голову к себе.
– Война неизбежна, ты права, – проговорил он глухо. – Но мы намерены драться, это настроение во всех слоях общества, много добровольцев, есть и вооружение. Мы заручились серьёзной международной поддержкой. Сталину дорого обойдется его авантюра, он даже не представляет себе насколько. Он обломает зубы о маленькую Финляндию, в которой ещё жив старый русский имперский дух и прежняя русская отвага. Наши солдаты не чета их скопищам безмозглых баранов под красными звёздами, которых они гонят стаями под пулеметы. Каждый наш солдат, который защищает родной дом, родной хутор, родную землю, отца и мать, детей, – он стоит тысячи их. Но прольется кровь. Сталин хочет крови, его государство не может существовать без крови, и он добьётся своего. Но мы не сдадимся. Мы будем драться за каждый клочок земли, яростно и смело, как когда-то дрались под флагом русского царя, но Финляндия никогда не станет большевистской. Красным здесь не место. Хельсинки никогда не переименуют в честь какого-то кровавого вождя, как они варварски поступили с Петербургом. Пока я жив, на этой земле люди всегда будут помнить о Боге, о сострадании, о чести, как когда-то и в России, пока мракобесие в ней не одержало верх над разумом и добротой. Не думаю, что Сталин дойдёт до Коуволы, скорее всего, не дойдёт, я не допущу этого. Ты мне веришь, Маша? – он приподнял её голову, взглянув в глаза. – Твой старый родительский дом сохранится, Оле присмотрит за ним, пока ты будешь лежать в клинике. И мы ещё прокатимся с тобой верхом вдоль озера, моя принцесса, как когда-то по тенистым аллеям Павловского парка. Ты помнишь?
– Конечно, – прошептала она. – Твоя лошадь в яблоках всегда обгоняла мою. А ещё эти перья на шляпе! Они цеплялись за ветки и очень мне докучали. Зина знает, что мне предстоит ещё одна операция? – спросила, чуть помедлив. – Ты написал ей?
