чай и сладости, которые обычно бывали приняты, – но не кофе и не сигареты. Заркави не любил кофе и, как истинный исламист, считал курение западным пороком. Абу Мутаз все равно закуривал. “Итак, Ахмад, – начинал Абу Мутаз, называя Заркави его настоящим именем, – расскажи мне о своих планах”.
Абу Мутаз досконально изучил, на какие эмоциональные кнопки Заркави надо нажимать, чтобы вывести его из себя. Он обнаружил, что может спровоцировать реакцию, затронув темы религии или семьи, в особенности говоря о племенных корнях Заркави. Принадлежность к тому или иному племени – предмет огромной важности в обществах Восточного береги реки Иордан, и линия Бани Хасан, к которой принадлежал Заркави, связывала его с одним из самых крупных и важных племен региона, восходящих к временам пророка Мухаммеда и даже более ранним. Принадлежность человека к тому или иному племени определяла его положение в обществе и требовала от него патриотизма, гордости за свою семью и выполнения сыновнего долга. Абу Мутаз мог обронить в разговоре, что беседовал со старейшинами племени о Заркави и они весьма тревожатся из-за него. Выражение вызова быстро исчезало с лица Заркави, но он ничего не отвечал. “То, что ты делаешь, – продолжал Абу Мутаз, – может погубить твое племя. Твои действия губительны для всей страны”.
Когда темой беседы становилась религия, Заркави воодушевлялся. Ему, похоже, доставляло удовольствие демонстрировать свое знание Корана и хадисов, собраний апокрифических легенд о пророке Мухаммеде и его сподвижниках; джихадисты усердно разрабатывали эти легенды, чтобы придать достоверности своим религиозным взглядам. Абу Мутаз, привыкший пикироваться с исламистами, дразнил Заркави вопросами о его взглядах на насилие. Разве ислам не запрещает отнимать жизнь у невинных? “Еретики не невинны, – спорил Заркави и категорично добавлял: – Это не только халяль – разрешено. Всевышний повелел убивать кяфиров”.
В конце концов Заркави уставал от разговора и замолкал. “Я вам не нравился, когда был бандитом, – буркнул он как-то Абу Мутазу. – Теперь я стал верующим – и все равно вам не нравлюсь”.
Как бы тревожно ни звучали речи Заркави, он всего лишь воспроизводил обычную риторику джихадистов. По-настоящему опасным мыслителем и проповедником руководители Мухабарата считали его единомышленника Макдиси; следовало найти повод продержать его за решеткой еще лет пятнадцать. Заркави явно не был человеком уровня Макдиси, но что же он собой представлял? Специалисты агентства были в замешательстве.
Заркави произносил речи религиозного радикала, однако интенсивная слежка показывала, что его поведение весьма противоречиво и несет на себе отпечатки его дорелигиозного прошлого. Он мог несколько часов провести в доме одной жительницы Зарки, которая не была его женой, а потом объявиться прямо на каком-нибудь исламистском собрании или на вечерней молитве в местной
