жизнь! Правда, сейчас она пока не пишет, сейчас она молодая мама, – в её голосе прозвучала то ли нота зависти к «настоящей жизни» подруги, то ли тоска по свободе. Минорная интонация.
«Она не хочет возвращаться домой!» – осенило меня. И эта задержка рейса – маленькая передышка, ещё несколько мгновений свободной жизни. Хотя… Нет, есть ещё что-то. Может быть, сожаление, как-то связанное с тем, что произошло, или, наоборот, – не случилось там, у подруги? Необходимость возвращения, увеличивающая расстояние между желаемым и действительным? Уже потом, вечность спустя, восстанавливая разбитую картинку этих дней, я понял: Татьяне нужно было заглушить боль искалеченной любви и предательства, боль, сковывающую движения и мысли, боль от ожога неосторожного знакомства с реальным и жестоким миром. Выплыть, спастись, выбраться из стремительной реки, куда её, как котёнка, слепого и обречённого, бросила жизнь. Просто выжить. Но в тот вечер я, опьянённый происходящим, сгорающий от нетерпения обрести её, мою нереальную и потустороннюю мечту, ослеплённый и оглушённый произошедшим за несколько предыдущих часов, всего этого не почувствовал.
– Раньше со мной всегда ездила мама, – выражение её глаз снова изменилось: забота или грустное воспоминание. – А сейчас заболел отец, и она осталась дома. Я хотела отложить поездку, но Иван Петрович… то есть папа, – она на мгновение смутилась, словно выдав семейную тайну, – папа настоял, чтобы я поехала. Я сочувственно кивнул и в который раз собрался с духом, намереваясь начать Главный Разговор. Но… Тщетно… Словно какое-то наваждение, слова застряли в горле, и я лишь неловко кашлянул и залпом проглотил остывший порошковый кофе. Никогда в жизни мне не приходилось так путаться в словах и мыслях в присутствии прелестных созданий, мелькавших в стремительном беге моей жизни верстовыми столбами. А тут… Теряюсь, как первоклассник. Я снова взял тайм-аут и поманил стюардессу-официантку.
– Вы какой-то странный… Что с вами? Я вас не утомила?
– Нет, что вы, так, пустяки, нервы.
– Да, неуютно здесь. Я имею в виду этот город, – она опустила глаза и стала водить пальцем по ободку кофейной чашки. Пауза в поисках темы.
– Это только эпизод. Он кончится. Самолёты скоро полетят; мне один туземец пообещал, что не позже восьми вечера по местному мы выберемся отсюда. Вы – домой, а я – по делам, – теперь я её как будто пытался ободрить. А как не хочется расставаться!
– А чем вы занимаетесь? – спросила она.
– Я, увы, не актёр и не поэт, и «даже не политик и бизнесмен», – я заимствовал Татьянино определение «необыкновенных людей». – Винтик. По сути, клерк, торгующий чужими опытом и знаниями. Суета и тщета, одним словом.
– А я учусь, доучиваюсь, немного осталось, ещё полгода и – в «большую жизнь».
– И кем же ты, то есть вы, станете в «большой жизни»?
– Планируется, что искусствоведом.
– Здорово…
– На
