на колени перед сестрой.
– Барышнечка вы моя брильянтовая, – и Василий целует руку сестры. – Видит Бог… ежели бы я да на эстраду попал…
– Бери, Василий, ешь, а потом сыграй, – говорит Саша, протягивая ему пирожки и бисквиты.
– Вы настоящий ангел, Александра Николаевна. Будьте великодушны: позвольте это жене оставить.
– Ты знаешь, Василий, ведь я еду учиться… Все случилось так неожиданно… Может быть, и тебя ждет счастье. Ты не отчаивайся, – утешает сестра нашего музыканта.
– Нет, чудная барышнечка! Теперь уж я потерял последнюю надежду. По секрету вам вот что доложу, – тут Василий понизил голос: – О ту пору, когда маменька ваша пригрозила меня в солдаты сдать, я сейчас князю отписал: так и так, дескать, как вы, значит, прежде изволили желать меня купить, а на это отказ от моего барина получили, а как теперь, значит, все в нашем доме переменилось и уж барыня решила мне лоб забрить за то, что я никак не могу приноровиться к крестьянской работе, то не будете ли вы столь великодушны купить меня. Опять же и насчет Минодоры отписал: могу поручиться, что жена моя княгине угодит – большие способности для своего дела имеет, и судьба наделила ее вполне подходящим видом для горничной в княжеских хоромах… И что же вы думаете, барышнечка моя? Вот уже два месяца никакого ответа. Нет, уж пропадать мне! Под сердитую руку барыне попадусь, так и лоб забреют. А теперь извольте обратить внимание – какое унижение выношу: поручения выполняю в самом лучшем виде, а когда чуть свободное времечко выпадет, староста сейчас приказ отдает: то хлев чистить, то навоз вывозить… Это всё, чтоб унизить мою личность. А у меня, барышнечка, муки, – всюду и везде звуки. Изводят они меня. В голове они у меня, в сердце… так и выбивают всяческие фирьетуры… А тут, извольте видеть – навоз! Вот, к примеру, сегодня: только заслышал, что вам полегче стало, что вы уезжаете, у меня эти звуки так и забарабанили, так и отбивают марш в честь вашего выздоровления… А ведь к скрипке и не посмел притронуться! Вот извольте прислушаться, хочу попробовать… еще не знаю, что выйдет.
Василий взял скрипку и заиграл. Время от времени он объяснял то, что играет.
– И вы, маленькая барышня, прислушайтесь… – говорил он мне. – Вот это, значит, всякая Божья тварь радуется выздоровлению вашей сестрицы. А вот теперь птички щебечут и кукушечка кукует. А вот это ручеек журчит.
Он опустил смычок и несколько минут не произносил ни звука и не играл. Потом, точно собравшись с силами, дрожащим голосом сказал:
– Ну, а в этом уж я судьбу свою злосчастную изобразил. И он начал выводить что-то очень печальное – вероятно, то, что наши крестьяне называли «нудным».
Саша горько рыдала.
– Васька, неужели ты это сам сочинил? Ты два с половиной года учился, а я четыре. А ведь я и подобрать бы этого не сумела. О боже, боже! Почему я… ничего не могу сделать для тебя? Ведь ты гений, Васька, настоящий гений!
Через несколько дней Саша совсем поправилась. Ее целиком захватила мысль о пансионе.
