яростный колдовской смерч. Посыпались дождем листья, дерево вспыхнуло скоро, как пучок соломы. Агата упала навзничь, раскинув руки. А невидимая вьюга, сорвавшаяся с кольца, плясала вокруг нее, тешилась. Выгорел клен, словно и не было, зато на месте рассыпавшихся яблок поднялись, раскустились, переплелись кронами яблони. Отцвели. Набухли словно капли крови в плотном смешении ветвей яблоки. Одно, тяжелое, переполненное чудесным соком, сорвалось с ветки и упало, раскололось о затаившийся в траве камень. Сок брызнул Агате в висок – и в тот же миг улеглась страшная вьюга. Обессиленная, княгиня поднялась с земли, цепляясь за яблоневые стволы, на неверных ногах побрела к стонущей в пыли няньке.
Несчастная, едва сдерживая злые слезы, пыталась срастить переломленную голень, но – то ли боль мешала ей сосредоточиться, то ли магии книжницы не хватало, но из вывернутой ноги по-прежнему торчали кости.
Агата хотела помочь, но не смогла поднять рук – кольцо тянуло к земле, ладони, словно налитые чугуном, вовсе не слушались. Нянька, заголосив от боли, еще раз с силой бросила белые искры с корешка книги. Рана поддалась, втянулись под кожу, вставая на место, срослись кости, но нога не выпрямилась.
– Ветрова дочь, радугино порожденье! – Плача, нянька погрозила кулаком лесу, где скрылась, затерялась в зелени сероглазая беда. – Не берет, не срастается. Болит…
Агата ощупала нянькину ногу.
Неправа оказалась нянька: срослась нога хорошо, крепко, все было ровно – будто и не лезли еще мгновение назад из-под кожи белые осколки костей. Но, словно на память о том, что обидела нянька маленькую воровку, не желала нога слушаться хозяйку, подворачивалась, заставляя прихрамывать, припадать на сторону, при каждом шаге заставляя гордую нянькину голову склоняться перед болью и судьбой.
Агата, сама обессиленная странной колдовской метелью, мучаясь раскаянием, подала няньке руку. Та поднялась, цепляясь за госпожу, попробовала привстать на ногу – да не тут-то было. Вскрикнула, ухватилась крепче.
– Потерпи, – прошипела княгиня, отцепляя с рукава нянькины пальцы. – Или не видишь, что нездорова я. Не ровен час обе на дорогу завалимся, хороши магички. Как воротимся, отдохну и поправлю тебе ногу…
Нянька приободрилась, попробовала снова наступить и, хоть и вскрикнула, удержалась, сделала шаг, другой.
– Вот и славно, – проговорила Агата.
Вдалеке на петляющей среди гречишного поля дороге показался воз. Пара мужичков, шумно бранясь, сидели на телеге. Третий нахлестывал лошадку. Черноволосый юноша, года на два-три старше Якубека – не мальчик уж, мужчина, – спал, укрывшись плащом с незнакомыми гербами.
Агата хотела уже повернуть назад: мужички могут узнать в прохожей барыне хозяйку Бялого, колдовать сейчас ей было не под силу, и на охромевшую няньку надежды никакой. Вот и решила – пусть нарезвятся дети, дома и потолкуем о княжьем достоинстве, о том, как отца да мать следует почитать.
Она
