славы его интересовали только деньги. Неудачный и весьма короткий брак только укрепил его в мысли, что женщины – не его гаджет.
…Все началось с Нового года. Она ездила к матери в Конотоп. Не надо было ехать. Но перспектива встретить праздник вдвоем с сыном в гулкой пустой огромной квартире пугала. Хотелось тепла, защищенности, подарков. Она вспоминала зиму 2007-го и не могла понять, как выжила в те холодные, подсасывающие голодной тоской месяцы, как после развода едва удержалась от желания броситься в беспамятный, злой загул. Просто был ребенок, надо было привыкать быть одной, зарабатывать и выключать ночник у холодной постели.
Конечно, знала: позови она Романа – вернется. Но звать было так же смерти подобно, как подобен смерти утренний предрассветный холод, когда на работу к 9.00 и «кторебенкапотащитвсад».
Рома предложил нанять няню. Она отказалась. Марьяна понимала, что согласие на все его предложения делает это расставание фиктивным, а ей хотелось разрыва. Она не любила эту «дружбу» после расставания, эту безупречность в стиле «мы же нормальные люди». Она знала, что она – не нормальная, и не хотела включаться в эти тягостные игры.
Новый год в Конотопе был суперидиотской идеей. С какой стати она решила, что мандарины, родители и «Ирония судьбы» – это «так мило»? В полпервого было все съедено, тошнило от «Киевского торта» и бессмысленных разговоров о «киевских сволочах».
Тима уснул, и она, пробормотав что-то о встрече с подругой, метнулась в метель, в пустые улицы с редкими пьяными компаниями, в вой петард и алчные глазницы трех местных ресторанов, распахнутых настежь. Кому-то звонила, с кем-то встречалась: в городе оставалось какое-то количество одноклассников, умственная отсталость которых не позволила им свалить хотя бы на чешские стройки или заняться заменой памперсов итальянским пенсионерам.
Очнулась утром в родительском доме (о, этот материнский инстинкт!), с размазанной под глазами тушью, черными мешками и затравленным взглядом в зеркале. Ах, как давно она не видела этот свой собственный взгляд – предвестник страха, депрессии, ненависти к прошлому и растерянности перед будущим. Через несколько часов, сделав вид, что позвонили из редакции, наспех собрала Тиму, села в машину и уехала, попрощавшись с натянутой улыбкой и обещанием «приезжать почаще».
– Нет, уж лучше вы к нам… – пробормотала сквозь зубы, тихонько включив какой-то джаз, чтобы не разбудить сына. Попустило только, когда увидела указатель «Киев».
Но, конечно, заболела. Температура подскочила до 38, пришлось звонить Роману, чтобы забрал сына. Просто не хотелось вылезать из-под одеяла, не то что ходить в магазин или готовить. Роман приехал мгновенно, собрал сына в своей арийской манере, оставил на кухне пакет с икрой, апельсинами и ее любимым Бородинским хлебом. Тимка был счастлив и отчалил в папину оболонскую квартиру с тремя компьютерами и Евой Браун за одним из них (второй – Ромкин, третий – гостевой).
