он оказывался на самом краю огорода, где так же хрустела, ломаясь под ногами, бесконечная корка снега, но ботинки никогда глубоко не проваливались, потому что зимний ветер всегда скатывал снег вниз, в поле, к излому. А значит, оставалось его наверху, и на огороде у Сергеича, немного.
И вот вроде бы надо и домой идти, полдень скоро, но это пятно там, на подъеме поля к украинским окопам, к Ждановке, озадачило Сергеича и не отпускало. Пару дней назад, когда он последний раз на край огорода выходил, не было на белоснежном поле никаких пятен. Один снег, в который, если всмотреться, то белый шум начинаешь слышать – это такая тишина, которая за душу холодными руками берет и долго не отпускает. Тишина тут, конечно, особая. Звуки, к которым привык и на которые внимания не обращаешь, тоже становятся частью тишины. Как, например, отголоски далеких артобстрелов. Вот и сейчас – Сергеич заставил себя прислушаться – где-то справа километрах в пятнадцати бьют и где-то слева – тоже вроде, ну если только это не эхо.
– А может, человек какой? – снова спросил сам себя вслух Сергеич, всматриваясь.
На мгновение показалось, что воздух прозрачнее стал.
«Ну а что еще там может быть? – подумал. – Был бы бинокль, все б разглядел! Да грелся бы уже в домашнем тепле… А может, у Пашки бинокль есть?»
Повели теперь ноги его вслед мыслям – к Пашке. Позади осталась обойденная по краю воронка от снаряда возле дома Митьковых. Дальше по Шевченко – по следу недавно проезжавшей машины, про которую мог Пашка и правду, в конце концов, сказать, а мог и соврать – с него станется!
– У тебя бинокль есть? – не поздоровавшись, спросил у врага детства, открывшего дверь.
– Есть, а тебе зачем? – Пашка, похоже, тоже решил не здороваться: к чему лишние слова произносить?
– Там с моей стороны на поле лежит что-то. Может, и труп!
– Щас! – Глаза у Пашки загорелись вопросительным огоньком. – Подожди!
Воронка у дома Митьковых осталась позади.
Сергеич на ходу посмотрел на небо – показалось ему, что уже темнеет, хотя даже самые короткие зимние дни не заканчиваются в половине второго! Потом бросил взгляд на массивный старый бинокль, болтавшийся на коричневой кожаной ленте на выпяченной кожухом вперед груди Пашки. Грудь кожуха, конечно, так бы не выпячивалась, если бы тот не завернул внутрь овчинные отвороты воротника. Сам воротник стоял забором вокруг тонкой шеи, ответственно защищая ее от морозного ветра.
– Ну, где? – Пашка приставил бинокль к глазам, как только остановились они на краю огорода.
– Туда вон смотри, прямо и чуть направо, на подъеме! – Сергеич указал рукой.
– Так-так-так, – приговаривал Пашка. – Ага! Вижу!
– И что там?
– Труп военный. А вот чей? И где ж его шеврончики? Не, не видно. Неудачно лег!
– Дай посмотреть! – попросил Сергеич.
Пашка снял бинокль с шеи, протянул.
– Держи, пчеловод! Может, у тебя глаз острее!
То,
