потом к свежей шее, потом с видимым интересом уперлись в эту неистово колышущуюся грудь, словно Десмонд всерьез задумался: выдержит черное платье этот напор или порвется?
А Марина вдруг почувствовала, что задыхается от возмущения. Пусть Маккол и не солгал, что владеет замком, но все-таки он никакой не лорд, ибо настоящий лорд никогда не позволит себе так заглядеться на горничную. Надо это прекратить. Он выставляет себя посмешищем, и если ему на это наплевать, то его «кузина» не желает выглядеть дура дурой!
Она уже двинулась вперед, чтобы приблизиться к Десмонду и тычком поувесистее неприметно привести его в чувство, как вдруг на крыльце показалась какая-то белая фигура, и Марина замерла на полушаге, с воздетой рукой, ибо перед нею было самое странное существо на свете.
Серебристое парчовое платье так сверкало под солнцем, что слепило глаза, однако все же нельзя было не заметить, что кое-где оно протерлось, и прорехи не зашиты, и оборвалась отделка, и обтрепалось жесткое кружево, и вообще – платье кое-как напялено и даже не застегнуто на спине, прикрытой длинными лохмами полуседых волос и рваной, замусоленной фатой. Придерживая сухой, как бы цыплячьей лапкою те жалкие остатки, в которые время превратило веночек из флердоранжа, едва сидевший на ее растрепанной гриве, эта жуткая невеста простерла дрожащую ручонку и пропищала дребезжащим, но довольно пронзительным голоском:
– Брайан! О мой ненаглядный Брайан! Наконец-то ты вернулся ко мне!
И чучело в фате прямиком кинулось на шею Десмонду, который, против Марининого ожидания, не грянулся оземь, где стоял, не кинулся прочь, вопя от ужаса, а весьма нежно сжал сухие лапки, цеплявшиеся за него, и сказал так ласково и тихо, словно утешал плачущее дитя:
– Нет, нет, дорогая Урсула, я не Брайан, увы. Посмотри на меня – и ты увидишь, что я не Брайан.
– Не Брайан? Нет? – пролепетало странное существо.
Залитые слезами глаза в набухших морщинистых веках трогательно уставились на молодого человека – и вдруг улыбка взошла на сухие, дрожащие уста:
– Нет, ты… Десмонд! Ты в самом деле мой маленький Десмонд! И ты вернулся!
– Ну конечно, я вернулся, Урсула. Как же я мог не вернуться к лучшей тетушке на свете! – И он так звучно расцеловал сухие, пергаментные щечки, покрытые толстым слоем румян, что старая дама засмеялась от радости. Смех ее напомнил звон колокольчиков, и Марина вдруг с ужасом поняла, что и у нее глаза наполняются слезами. Впрочем, они всегда были на мокром месте, а где уж удержаться при такой чувствительной сцене!
«Это и есть «тетучка», – поняла Марина. – Ну что ж, она хоть и спятила, но довольно мила. Немудрено, впрочем, спятить при таком племяннике! А «дядючка», надо думать, тоже не в себе?»
Вышеназванный не заставил себя ждать. С возгласом:
– Погоди, Урсула, погоди! – на крыльцо выскочил высокий сухощавый джентльмен и замер, увидев улыбку Десмонда и услышав смех старой дамы.
– Так ты приехал! –
