три года ее на балах или где-то в гостях не видели. Сам барин тоже у себя никого не принимает. Зато слухи идут по губернии о его бесчинствах над крепостными. С мужской прислугой зверски жесток, женщин и девушек он да любимчик его, палач домашний, Герасим, берет насилкою…
– Герасим? – задумчиво повторил Десмонд. – А не знает ли Клим, каков собою этот любимец барский? Кряжистый очень, широкоплечий, руки чуть не до земли висят, черная борода и маленькая голова? Не таков ли? Ну-ка, расспроси его.
Олег послушался – и через несколько слов всплеснул руками:
– Ну истинный портрет! Именно таков и есть Герасим, как ты описал.
– Но ведь его я и убил… – медленно проговорил Десмонд и понурился, словно нестерпимая ноша вдруг пригнула его к земле.
– Да не тревожься ты так, – тихо сказал Олег, заглядывая кузену в лицо и читая по нему, как по раскрытой книге. – Может быть, она успеет очнуться и убежать, прежде чем их с Герасимом обнаружат.
– А что проку? – в отчаянии воскликнул Десмонд. – Ты не знаешь женщин? Которая из них сможет держать язык за зубами? Она непременно проболтается какой-нибудь подружке, та – другой подружке… и все, конец бедняжке! Eсли все так, как ты говоришь, господин не простит ей убийства верного слуги. Ей же смерть грозит!
– Ну, знаешь! – Олег пожал плечами. – Эка ты напридумывал страстей! Еще неизвестно, будет сие или нет. Главное, чтоб очнулась девка вовремя, а уж там, чай, сообразит язык прикусить.
Десмонд нервно схватил ком снега, растер по лицу. Снег мигом обратился в воду, и Десмонд ощутил, что лоб его горит. Да и сердце горело, ныло от непонятной тревоги. В самом деле – не зря Олег глядит с таким недоумением. Ну что ему в той незнакомке? Губы у нее были сладкими, как вишни, – это да. Ну и что?
– В обмороке она! – вскричал Десмонд, обращая на Олега столь сердитый взгляд, словно тот был виновен в случившемся. – В обмороке глубоком. Я видел такое, знаю – это сродни летаргусу, шок. Сутки пребывать в нем можно, а то и больше. Ее этот злодей напугал до смерти! Нет, найдут их рядом, найдут – и ее обвинят в убийстве… Эх, если бы ее увезти, спрятать где-то! – Он с мольбой сжал руку Олега. – Позволь забрать ее, спрятать в Чердынцеве. Я в долгу не останусь.
Лицо Олега вспыхнуло было оживлением, да тут же и погасло:
– Пустое говоришь. Для тебя, по-родственному да по дружбе, я и не на такое бы решился, но… это ведь только кажется, что в мире нет ничего более, кроме этого мостка, – он потыкал рукой в снежные стены, подступившие со всех сторон. – А развеется – и станет видно, что здесь до Чердынцева рукой подать. Ну куда беглой деваться? Только к нам. Не в землю же ее схоронить – непременно кто-то увидит да проболтается. Бывало уже, прятались бахметевские, битые да мученые, на наших землях! Ничего с того не вышло, кроме свар да штрафов нам, хоть мы с отцом тут ни сном ни духом. Бедняг хватали, да в колодки, на дыбу, под кнут…
Судорога прошла по лицу Десмонда, и Олег подивился чувствительности, вдруг проснувшейся
