какие!.. А сейчас и покосы у всех есть, – продолжал он без плавного перехода, – а коров доржат мало. Трудно вам будет, – обратился он уже непосредственно к нам, – молочка добыть. Моя-то старуха не доржит уже коровку. Пальцы у ей болят. Как грабли сделались. Доить не может. Разве что у Максимовских поспрошайте…
– Да у тебя и старухи-то давно нету, дед Аким, – весело сказал один из парней…
Дед, видимо, не расслышал его, продолжая по-прежнему улыбаться, глядя на нас добрыми глазами.
Парень еще что-то хотел сказать ему, но на него цыкнул лесник, и он примолк, продолжая раздеваться.
В предбаннике пахло крапивой.
Это дед Аким запаривал свой веничек в тазу, стоящем у его ног.
– У вас веника-то, поди, нет? – спросил лесник, который, видно было, уже «сорвал» первый пар.
– Нет.
– Ну, мои там, в тазу, возьмите. Они хорошие еще. Пихтовый да березовый. Я то больше париться не буду. Зять с дочкой приехали. За столом ждут… Кваску захотите – вон бидон на полу стоит – пейте. Бидон только потом занесите. Да поосторожней парьтесь. Первый парок маленько с угарцем был.
Мы взяли с лавки, в углу, где они лежали, по цинковому тазу и вошли в баню, освещенную небольшим окошком с такими же белыми, простынными, как и в предбаннике, занавесками.
В бане тоже к двум стенам были приделаны лавки из толстых цельных досок. Часть печки углом выходила и сюда. За этим белым печным углом была дверь в парную, с маленьким ничем не завешанным окошечком, глядящим на Байкал. Получалось, что печь является центром, соединяющим все четыре помещения: оба предбанника, «моечный зал» и парную. Вдоль печной стены в «моечном зале» тянулись темные трубы с кранами горячей и холодной воды, труба с холодной водой была влажной.
Мы с Витей вошли в парную и забрались на полок.
Один из парней, стоявших внизу, «подкинул» на раскаленные камни заканчивавшейся здесь печи с четверть кружки горячей воды.
С легким хлопком из печной дверцы вылетел пар.
– Еще? – спросил он.
– Можно, – ответил Виктор.
Я в это время пригнул голову к коленям, так как уши мои от жара стали почему-то, как у морского котика, сворачиваться трубочкой.
Он еще раз плеснул на камни и тоже забрался наверх.
На сей раз зашипело, но хлопка уже не было…
Первый пар у меня «для сугреву». Для разомления.
Когда все тело и душа как бы размякают. Становятся добрее, шире, больше, глубже, необъятней…
Я просто сижу на горячих досках полка до тех пор, пока жар становится нестерпимым.
Особенно приятно париться, когда за окном виден осенний, стылый, слякотный день.
В первые минуты на полке от большого жара тебя как бы охватывает озноб. Кожа становится «гусиной» – все тело покрывается пупырышками. Потом она краснеет постепенно. Появляются редкие большие капли пота. Потом все тело начинает лосниться,
